Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

и тех, кто на них взвешивает. И Мамы… Она ловко проехала вперед, что-то сказала сторожу и, выезжая, обернулась, как будто хотела проверить, сохранились ли вокруг черты потустороннего. Холика сгорела, ее пронзила боль, но все это было из детства: и время, и дом, и Холика. Нынешней еще предстояло сгореть – в какой-то из следующих дней.

«Я путаю одно с другим. – Она встряхнула головой и поехала в сторону дороги, как будто прощаясь. – Теперь уже ты будешь не ты, а я буду не я». Потому что ночь, которая оставалась позади, вернется опять, когда наступит новый день.

Старший был зол и взволнован. Натянул штаны прямо на пижаму, хотя намеревался надеть курту и брюки. Потом заорал на Сушилу, потому что она принесла ключи от служебной машины:

– Разве водитель приедет так рано?

Несколько мгновений, каждое из которых тянулось дольше обычного, ключи от его личной машины поиграли в прятки, но все-таки нашлись. Расчесаться он забыл, поэтому, как водится по утрам, два рога сбившихся волос торчали по бокам его головы. Он опять закричал:

– Поторопись! Иначе поедешь с водителем.

Он выскочил на улицу, потом прибежал обратно, зажег лампаду и пошел совершать пуджу, склонив голову, только после этого он завел машину.

Жена кричала ему вслед:

– Погоди, я тоже пойду. – Шаги ее звучали весьма решительно.

Она умылась, надела сари, в термосе горячий чай, в сумочке печенье, яблоко, банан, нож, на руки накинута Мамина шаль. Выходя, она раздавала указания: что нужно сделать на кухне, отдраить Мамину комнату и ванную, поменять простыни. Включить бойлер. Маленький коврик скользит, его убрать и расстелить джутовый ковер. И когда придет садовник, пусть проследит, как грузчики складывают в фургон горшки, которые вчера поставили вниз. Поняла? Сбегай и принеси Мамину расческу или какую угодно расческу. Скажи садовнику, чтобы поставил красивый букет в синюю вазу и поставил в ее комнату, поняла? Да, круглая, у которой наверху выгравирован полумесяц, стеклянная, поняла, не керамическая, в форме кувшина, поняла?

– Что сказали по телефону?

– Нашли маленькую женщину.

– Маленькую или старую?

– Сказали, у нее трость, которая раскладывается – клац-клац-клац.

– О Боже, Мама!

– Не помнит никаких имен.

– Ох, Мама!

– Где этот полицейский участок? Должен быть здесь, как они нашли его? У нас вот не получается…

42

Разве кто-нибудь может сказать, что это была за улыбка? Нет, никто. И я не могу. Если меня спросят, чего быть не должно, потому что я уже исчез, исполнив свою роль, то – просто вот такая улыбка.

Об остальном, что случилось, остается только догадываться. В стене было всего два отверстия: одно вело внутрь, другое – наружу. Ведь могла же она протянуть ниточку-дыхание с этой стороны на ту и – клац-клац-клац – разложив стремительно трость, оказаться за воротами, почему нет?

Позже родилось подозрение, основанное на словах тетушки Рози, что у Мамы была какая-то цель. Если бы эта цель была достигнута, она бы вернулась – здесь-то и началась путаница. Выйдя за ворота с номером «52», она шла и шла вперед, и с каждым шагом ворота оставались позади.

Уставшая женщина, год за годом растворявшая себя в заботе о других, месяцами прикованная к постели, ее жизнь держалась на еле заметном дыхании – все, что было у нее своего, и, повернувшись ко всем спиной, она стала что-то различать, и, допустим, как раз вовремя появилась трость, разложив которую можно стать деревом желаний или полететь на ней, как ведьма, а Мать годами оставалась Мамой, погруженной в свое материнство и забывшей обо всем остальном, так не было ли это для нее рождением, новым рождением? А какой новорожденный умеет ходить? Придется учиться – топ-топ-топ – и новорожденный спотыкается, плачет, улыбается, ведь так?

Так как же она улыбнулась?

За воротами с номером «52» один за другим идут дома чиновников, иногда номера на них видны, а иногда скрыты лианами, колоннами, трубами, и, когда минуешь «53» и «54», можешь вдруг обнаружить себя у номеров «1053» и «1054», тогда в растерянности спрашиваешь себя: «Что это я делаю? Что хочу от жизни?» Да еще погода такая, что тело пробивает дрожь, а постель постепенно отучила ноги ходить. Скажем так, только трость удерживала Маму на ходу, без нее все внутри у Мамы разрушалось – одно за другим, кусочек за кусочком, вдох за вдохом – мысли, чувства, воспоминания. Она вышла за ворота, за ними были еще одни, и еще, и еще.

Она шла спотыкаясь, согнувшись и становясь все меньше, отсутствующая, совершенно пустая, потерянная и растерянная, почти испарившаяся, при виде ее какие-то дети вспомнили про Холи – хотя праздник еще не наступил, воздух уже был наполнен его ожиданием – и измазали ее лицо белой штукатуркой. Но, как говорит Судхир Чандра, в плохие времена встречаются хорошие люди и вселяют надежду, так вот один прохожий увидел ее и подумал: «Что-то случилось с этой старой женщиной: идет еле-еле, опираясь на трость, одежда на ней какая-то поношенная и странная, засмеялась, как сумасшедшая, которая не может остановиться, или в ее положении это скорее должен быть плач». Он отругал мальчишек за хулиганство и, подойдя к крохотной женщине, спросил:

– Что вам нужно, Мата джи?

– Воды, – сказала Мать, разжав сухие белые губы.

– Что вы ищете, Мата джи?

– Ворота, – сказала она. Но понимала ли она, что говорит, и знала ли, что ответить, когда он спросил номер.

– Кто дома, Мата джи?

– Сын, – сказала она.

– Что он делает, Мата джи?

– Чиновник, – сказала она.

– Ваш муж, Мата джи?

– Анвар, – сказала она.

Что за чиновник, что за Анвар, кто, почему – бедняга никак не мог разобраться, тем более сама Мата джи казалась совершенно потерявшей рассудок.

Он помог ей добраться до ближайшего полицейского участка, это был не тот участок, куда звонила Дочь, но ведь «полиция всегда с вами и работает для вас», и из того участка связались с этим – тогда все узнали, что пропала Мата джи примерно восьмидесяти лет, ее унесла золотистая трость и порхающие вокруг нее бабочки всех цветов радуги, а еще что произошло это в доме номер «52».

Все бросились наперегонки в полицейский участок. Примчались вихрем.

Мама подняла глаза. Вся сморщенная-скукоженная, как зародыш. Взгляд, возвращающийся издалека, как будто из прошлых рождений. По дороге преодолевающий все несчастья, боль, заблуждения, проволочки, пустоши и удары. Пришедший в это рождение. В дряхлое измученное тело. Тогда из усталости, поселившейся в каждом волоске на теле, в каждом суставе, родилась улыбка. Та самая. Когда губы трясутся, а потом