Лемурия - Карл Ганс Штробль

Я понял, что эти два суждения противоречат друг другу, осерчал сверх меры и грубо отпихнул старого Фонсо с пути. Я твердо решил поверить, что Маринешку более не топчет наши владения, и мне даже удалось увязать в уме несколько причин, говорящих, что дела обстоят именно так, а не иначе. Но мои нервы отказывались подчиняться здравому смыслу и рисовали мне всевозможные опасности, грозящие из-за кустов, деревьев и скал в лесу во время моих охотничьих прогулок. На самом деле не было никакого удовольствия гулять по чаще с ощущением, что тебе вдруг могут набросить на шею удавку или пырнуть ножом. В конце концов, сколько бы мы ни взывали к разуму, не он делает наше житье раем или адом, а нервы. Вот кто настоящий царь в голове. И, строго говоря, если кто-то способен отрезать палец, чтобы высвободиться из капкана, и даже не пикнуть при этой болезненной процедуре – этот человек явно способен и на гораздо более неприятные поступки, более опасные для других, чем для него. Глупо было с моей стороны отрицать, что в сложившихся обстоятельствах я хотел как можно скорее услышать от Гернгрубера, что его исследование закончено – пора домой. Да и он сам, полагаю, не желал тут задерживаться – но, как частенько бывает среди мужчин, никто не захотел показать слабину первым, и кому-то пришлось расплачиваться. В нашем случае – моему бедному Велизару.

Дело было так – я возвращался из чащи, усталый и с дико саднящими ногами. Над серо-зелеными пиками гор собирались фиолетовые грозовые тучи. Птицы вовсю щебетали в предчувствии дождя, у меня на лбу выступила характерная испарина. Когда мы с Велизаром дошли до источника, где набирали воду, пес, измученный жаждой, бросился к нему и стал жадно пить. Мы обнаружили этот источник в четверти часа ходьбы от наших палаток и не стали распространяться о нем – ибо ручей, используемый цыганами, когда-то явно славился чистотой, но ныне в нем какие только отбросы не плавали; вода использовалась и для питья, и для мытья, и для бог знает каких еще нужд. Заповедный ключ проистекал кристальным, чистым потоком через небольшой желоб в скале и скапливался маленьким озерцом у ее подножия. Велизар улегся на краю озерца, широко расставив передние лапы, словно хотел обнять водичку, и жадно прихлебывал, высунув длинный язык. Я терпеливо ждал, пока он закончит. Наконец пес поднялся, отряхнулся так, что с него полетели капли, помахал мне в знак благодарности хвостом и бодро затрусил вперед. Я не сразу заметил, когда он отстал, и только примерно в сотне шагов от лагеря оглянулся в поисках моего питомца. Он медленно топал за мной, опустив хвост и голову, и его лапы странно подгибались, как будто кости внезапно размягчились. Сделав пять или шесть нетвердых шагов, пес остановился; я заметил, что он дрожит, а голова его вяло свисает. Мой свист нисколько не заставил его поторопиться, и ухудшение состояния было настолько очевидным, что я не сомневался: он внезапно серьезно заболел. Я подбежал к нему, и тут он просто рухнул, будто у него внезапно треснул хребет. Глаза Велизара затянуло мутной пленкой, губы напряглись, обнажив клыки; я положил руку ему на голову, и он вдруг слепо дернулся в мою сторону. Перекатившись на бок, пес забился в судорогах, длинными волнами пробегавшими по всему телу. Моему бедному Велизару уже ничем нельзя было помочь – я застыл перед тяжело дышащим умирающим животным, и в моей голове царил отчаянный сумбур мыслей.

От внезапной догадки, иглой пронзившей голову, я вздрогнул и в следующий же миг помчался в лагерь, сопя от напряжения. Там двое наших слуг возились у костра. В кастрюльке варилось мясо, в маленьком синем чайнике кипела вода. Двумя яростными ударами я отправил котелок с мясом и чайник в огонь, а затем услышал два коротких вскрика и дикое шипение. Клубами повалил дым и обжег мне лицо. Двое слуг стояли на коленях у тлеющих углей, на которых потрескивали куски мяса, и смотрели на меня снизу вверх с выражением людей, которым в следующую секунду отрубят голову.

– Что вы творите? – взревел профессор. – С ума сошли, что ли?

– Велизар только что умер! – наконец выдавил я пересохшей гортанью.

Гернгрубер с ходу не уловил смысла в моих словах. Его брови над круглыми глазами поднялись высокими дугами.

– Велизар попил из источника. Маринешку отравил наш источник!

Я оказался прав: возле излива мы обнаружили разрытую землю, а под слоем мха, этого природного фильтра, – желтоватый порошок с тяжелым запахом. В сам же скальный желоб кто-то подложил маленький желтый шарик в испещренном мелкими дырочками пакетике, плотно закрепленном на камне. Наша питьевая вода протекала через отравленный мох, и в желоб для верности подбросили какую-то гадость! В тот вечер профессор окончательно решил, что с него хватит, а нам пора убираться. Он практически закончит свою работу, как только мы посетим пещерных цыган – в сторону их стана было три дня ходу, – поэтому ничто не мешает нашему отъезду. Мы наскоро собрались, запаслись провизией, оружием и пластинками для фонографа – и двинулись в путь. Один слуга вышел с нами, неся звукозаписывающее оборудование и оружие, а другой остался караулить обстановку в лагере. Мы миновали горные ручьи, пенящиеся у крутых скал, осторожно ступая по мостам без перил, непрочно связанным из двух-трех стволов, поваленных поперек пропастей. Нас обступали желто-серые насыпи из песчаника, напоминавшие видом своим стены какого-то сказочного города. Далее мы осторожно шли вдоль уступа горы через болото, и наш слуга однажды провалился в топь по самые колени.

На второй день перед нами протянулась глиняная стена высотой в сто метров, которая казалась гладко срезанной, словно лопатой великана. Только приблизившись к ней, можно было увидеть старые морщины, прорытые текущей водой, и человеческие норы у подножия чудовищной пустоши. Тут, в горах, уцелел кусочек первобытного мира – самого грязного, самого жалкого из ранних миров человечества, – и можно было подумать, что находишься в гостях у своих предков, на границе обезьяньих владений, если судить по темноте, сырости и ужасающей грязи жилищ. В широко разветвленном лабиринте пещер стоял непередаваемый запах, как в разлагающихся внутренностях дракона. Все это было так далеко от современности, так напоминало каменный век и угрюмые рожи питекантропов, что казалось, будто мы с профессором совершили путешествие во времени – и стоим у истоков цивилизации. Пещерные цыгане, безусловно, показались самыми странными и потерянными Богом человеческими существами в этом румынском лесу.