Пирамида предков - Ильза Тильш

Везде царила нужда, говорит отец, но особенно жестко она коснулась жителей миллионного города, бывшей резиденции, города, который утратил теперь свою роль и сделался слишком велик для страны, ставшей в одно мгновение маленькой. Нужда была ужасающей, цена денег понижалась день ото дня, даже от часа к часу, в 1919 году в Вене насчитывалось сто тридцать тысяч безработных, крона стоила уже около тринадцати геллеров, а в 1920 году она упала до двух швейцарских сантимов.

Государство нуждалось в деньгах, чтобы выплачивать пособия безработным и субсидии на продукты питания. Табачная монополия была сдана в аренду, правительство попыталось получить кредиты, австрийские акции на международных биржах обесценились. Средние слои населения поголовно нищали, люди распродавали все подряд, накопленные предыдущими поколениями ценные вещи сбывали с рук, спекулянты скупали акции прекративших работу предприятий. В один прекрасный день, думали они, эти предприятия снова войдут в строй, и тогда удачно скупленные по дешевке бумажки будут стоить астрономических денег. Владельцы домов, которые погрязли в долгах, обесцененными деньгами оплачивали свои ипотеки. Старые представления о честности и прилежании больше не существовали, говорит отец. Кучка людей получала фантастические прибыли, а где-то рядом жили голодные, мерзнущие, рахитичные дети. Из отдаленных закутков монархии в Вену хлынул поток беженцев. Государство разбазарило свое вооружение. Посредники зарабатывали бешеные деньги. Одни бросались в безудержные удовольствия, другие умирали от голода или туберкулеза.

Но мне повезло, сказал отец, квартира моего дяди стояла пустой, и мне разрешили там пожить.

Обе сестры и брат Фридерики жили в то время в Вене. Дядя Пепи развелся с Хеленой (он был очень добродушным человеком), выгнал ее после романа с кильбским врачом, у которого был мотоцикл с коляской; сына ей пришлось оставить у отца, она получила место служащей в почтово-телеграфном управлении.

Красивая, но несчастная Мария в те годы уже вступила в орден францисканок и как грешница, искупающая свою вину, мыла каменные полы коридоров монастыря, в котором жила. Самый младший потомок директора фабрики строительных материалов, единственный сын, влюбился в дочку пресбургской торговки птицей и оставил из-за нее семью, его жена вместе с детьми уехала в нижнеавстрийскую деревню, брат Фридерики часто ездил в командировки. Мне повезло, сказал Генрих, в те смутные времена нельзя было оставлять квартиру без присмотра. Дяде мое сложное положение оказалось очень на руку.

Он был беден, но имел крышу над головой. Университет и институты не выдерживали натиска желающих учиться, тех, кто вернулся, недавних солдат, которые хотели продолжить прерванное войной образование, но перед самым Рождеством его все же зачислили. Он голодал, но раз в день имел возможность получить горячий обед в Хофбурге, где академическая столовая открыла свой филиал. Он ел брюкву с тарелок из императорского сервиза, тарелки, украшенные двуглавым орлом, наполняли и подносили бывшие придворные слуги.

Может быть, он впервые увидел Луизу на празднике Родины, устроенном 2 апреля 1921 года, в субботу, североморавской федеральной группой Альзергрунд, который проходил во всех залах ресторана «Гшаванднер», в семнадцатом районе, на Хернальзерхауптштрассе, может быть, танцевал с ней, влюбился в нее?

А может быть, это было на большом празднике Северной Моравии, на летнем празднике в парке Вайгля, в двенадцатом районе, на Шенбруннерштрассе.

Подробностей я не помню, говорит отец, но это точно было на вечере Северной Моравии в Вене.

Анни часто тайком рассматривала фотографию красивой молодой женщины, эта фотография в изящной рамке стояла за стеклом в серванте, где хранились еще и старинные, переливающиеся всеми цветами радуги бокалы и кубок с надписью В память о Лухачовице. Этот портрет до сих пор у меня перед глазами, в первую очередь, я помню его рамку, помнится и силуэт изображенной на портрете молодой особы; а кубок из Лухачовице был сделан из розового стекла, возле кубка лежали серебряные карманные часы, которые Йозеф-красильщик на фотографиях, сделанных в Мэриш-Шенберге или в Ландскроне, держит в кармане жилетки, еще там лежали маленькие карманные солнечные часы с крышкой, бронзовые, со стрелкой, которую можно было вставить, и тогда она отбрасывала тень на бронзовую пластину с выгравированной на ней шкалой и показывала время. Я, Анна, вспоминаю о том, что на Луизе было платье с мягкими складками, перетянутое чуть ниже талии пояском, вспоминаю, что волосы падали на ее виски небрежными волнами, но лица ее я не помню.

Эта фотография в красивой рамке после Второй мировой войны потерялась, исчезла со всеми остальными более или менее ценными предметами и не успевшими разбиться бокалами. Никогда больше не попадалась мне эта фотография, на которой изображена девушка Луиза из Мэриш-Трюбау, гостившая в 1921 году у старших сестер в Вене.

Вспоминаю о словах одной родственницы, которые она произнесла много лет назад, мол, Генрих дал своей невесте какое-то лекарство от насморка, Луиза приезжала к нему в Вену, они собирались пойти в оперу, и Луиза, наверное, простудилась по дороге в Вену, или она простудилась еще в Мэриш-Трюбау и не придала этой простуде слишком большого значения, все-таки поехала в Вену и из-за этого совсем разболелась.

Из этой легкой простуды развилась другая, тяжелая болезнь, от которой она умерла, это был церебральный менингит.

(Родственица сегодня отрицает, что рассказывала об этом, она ничего не хочет знать об этой версии, о том, чем заболела Луиза, и прежде всего о средстве от насморка, которое Генрих якобы наказал ей принимать, родственница утверждает, что никогда о средстве от насморка не упоминала.)

Вспоминаю о том, что дедушка Генрих всегда очень сомневался, стоит ли давать внукам, детям Анни, лекарство от насморка, если они заболевали.

(Когда Луиза приезжала в Вену, Генрих часто приглашал ее в оперу и в театр, посещение оперы не было для них необычным событием, и Генрих наверняка отказался тогда от оперы — если она была запланирована, — ради своей простудившейся возлюбленной.)

Попытки отчистить прошлое от всех теней, создать мягкие, нежные образы, изгнать, убрать из этих образов все неприятное.

(Как будто сегодня еще имеет значение, лечилась Луиза этим средством от насморка или нет.)

Я рассматриваю исписанный белый лист, лежащий передо мной на письменном столе, еще раз прочитываю имена и даты, внесенные в клеточки, из клеточек построена пирамида, я обдумываю бесконечное количество случайностей, которые связали воедино этих мужчин и женщин, привели к появлению у них детей, трудно представить себе, сколько вариантов было возможно, предков Генриха могли истребить гуситы, шведы или турки, они могли умереть от чумы, все до единого, не оставив после себя и следа. Сам Генрих