Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй

снаряжение, и все было новым. Увидев, как сгребают листву с газонов и жгут на дороге, я остановился и долго на это смотрел. Все казалось таким странным. Потом я пошел дальше, и у меня возникло чувство, словно мои ноги где-то очень далеко, словно все вообще где-то очень далеко, и я слышал, как мои ноги шагают далеко-далеко. Это в начале игры меня пнули в голову. Вот так же я шел через площадь. Вот так же поднимался по лестнице отеля. Подъем по лестнице занял много времени, и мне казалось, что я несу чемоданчик. У меня в номере горел свет. Вышел Билл и подошел ко мне в коридоре.

– Слушай, – сказал он, – поднимись к Кону. Он попал в переплет и спрашивал тебя.

– Да пошел он к черту!

– Поднимись. Поднимись к нему.

Мне не хотелось одолевать еще один пролет.

– Чего ты так на меня смотришь?

– Я не смотрю на тебя. Поднимись к Кону. Он совсем плохой.

– Совсем недавно ты был пьян, – сказал я.

– Я и сейчас пьян, – сказал Билл. – Но ты поднимись к Кону. Он хочет тебя видеть.

– Хорошо, – сказал я.

Мне просто не хотелось одолевать еще пролет. Я одолел пролет, неся воображаемый чемоданчик. И прошел по коридору к номеру Кона. Дверь была закрыта, и я постучал.

– Кто там?

– Барнс.

– Входи, Джейк.

Я открыл дверь, вошел и поставил свой чемоданчик. В комнате было темно. В темноте на кровати лежал Кон лицом вниз.

– Привет, Джейк.

– Я тебе не Джейк.

Я стоял у двери. Вот так же я тогда пришел к себе домой. Теперь мне была нужна горячая ванна. Погрузиться в глубокую, горячую ванну.

– Где ванная? – спросил я.

Кон плакал. Вот так-то, плакал, лицом в подушку. На нем была белая рубашка-поло, из тех, что он носил в «Принстоне».

– Я сожалею, Джейк. Пожалуйста, прости меня.

– Простить, как же.

– Пожалуйста, прости меня, Джейк! – Я ничего не сказал, стоял у двери и молчал. – Я обезумел. Ты же понимаешь, как все было.

– Да, все в порядке.

– Я не мог вынести этого, насчет Бретт.

– Ты назвал меня сутенером.

Мне было все равно. Я хотел горячую ванну. Горячую и поглубже.

– Я знаю. Пожалуйста, не вспоминай. Я обезумел.

– Все в порядке.

Он плакал. Голос у него звучал забавно. Он лежал в темноте на кровати в своей белой рубашке. Рубашке-поло.

– Я уеду утром. – Он тихо плакал. – Я просто не мог вынести этого насчет Бретт. Я был в аду, Джейк. Это сущий ад. Когда я с ней встретился здесь, Бретт отнеслась ко мне как к совершенно чужому. Я просто не мог этого вынести. Мы жили вместе в Сан-Себастьяне. Наверно, ты знаешь. Я больше этого не вынесу.

Он все так же лежал на кровати.

– Что ж, – сказал я, – я думаю принять ванну.

– Ты был моим единственным другом, и я так любил Бретт.

– Что ж, – сказал я, – бывай.

– Наверно, это бесполезно, – сказал он. – Наверно, это чертовски бесполезно.

– Что?

– Всё. Пожалуйста, скажи, что прощаешь меня, Джейк.

– Конечно, – сказал я. – Все в порядке.

– Я кошмарно себя чувствовал. Я был в таком аду, Джейк. А теперь всё пропало. Всё.

– Что ж, – сказал я, – бывай. Мне надо идти.

Он перекатился, сел на краю кровати, затем встал.

– Бывай, Джейк, – сказал он. – Ты ведь пожмешь мне руку?

– Конечно. Почему нет?

Мы пожали руки. В темноте я смутно различал его лицо.

– Что ж, – сказал я, – увидимся утром.

– Я уеду утром.

– Ах, да, – сказал я.

И вышел. Кон стоял в дверях.

– Ты в порядке, Джейк? – спросил он.

– О, да, – сказал я. – Я в порядке.

Я никак не мог найти ванную. Потом все же нашел. Там была глубокая каменная ванна. Я открыл краны, но воды не было. Я сидел на краю ванны. Когда я встал, чтобы идти, то заметил, что снял туфли. Я поискал их и нашел, и понес в руке вниз по лестнице. Я нашел свой номер, зашел, разделся и лег в постель.

* * * * *

Я проснулся с больной головой, под шум оркестров, проходивших по улице. И вспомнил, что обещал знакомой Билла, Эдне, взять ее смотреть, как быки побегут по улице к арене. Я оделся, спустился и вышел на холодный утренний воздух. По площади шли люди, устремляясь к арене. Через площадь тянулись две очереди от билетных будок. Люди все еще ждали билетов, которые начнут продавать в семь. Я поспешил в кафе через улицу. Официант сказал, что мои друзья уже были и ушли.

– Сколько их было?

– Два джентльмена и леди.

Значит, все в порядке. С Эдной пошли Билл и Майк. Она боялась прошлым вечером, что они не встанут. Поэтому с ней должен был пойти я. Выпив кофе, я поспешил с другими людьми к арене. Меня уже не мутило. Только голова очень болела. Все виделось ясно и отчетливо, и город дышал ранним утром.

Земля на протяжении от города до арены превратилась в грязь. Вдоль всего забора, протянувшегося до самой арены, собралась толпа, и наружные балконы арены, и крыша кишели людьми. Я услышал ракету и понял, что не успею на арену, чтобы увидеть, как войдут быки, поэтому протиснулся сквозь толпу к забору. Меня прижали к доскам забора. В загоне между двумя заборами полиция разгоняла толпу. Люди двигались – кто шагом, кто рысцой – к арене. Затем они побежали. Один пьяный поскользнулся и упал. Двое полицейских схватили его и швырнули к забору. Толпа уже вовсю бежала. Из толпы взметнулся рев, и я просунул голову между досок и увидел, как быки вошли с улицы в длинный загон. Они стремительно приближались и теснили толпу. И тут еще один пьяный вылез из-за забора, размахивая блузой. Решил устроить свою корриду. Двое полицейских сграбастали его, один приложил дубинкой, и, прижав к забору, продержали распластанным о забор, пока не миновали последние бегуны и быки. Перед быками бежало столько народу, что у ворот на арену образовалась давка, и когда быки достигли толпы, тяжело скача бок о бок по грязи и крутя рогами, один из них вырвался вперед, настиг человека и, пырнув рогом в спину, поднял в воздух. Когда рог вошел, человек закинул голову и свесил руки, а бык поднял его и сбросил. Бык нацелился на другого бежавшего, но тот юркнул в толпу, и толпа прорвалась в ворота арены, преследуемая быками. Красные ворота арены закрылись, толпа на наружных балконах арены ломанулась внутрь, а затем раздался крик, и еще один.

Человек, которого пырнул бык, лежал лицом