Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

мужьями сестёр не всё слава Богу. Один что-то много пить стал на работе, второй от бизнеса своего покрылся нервной коростой – ну нельзя его вести, бизнес, всё время правила игры меняются – экзема развивается от постоянного стресса. Третий дважды писал прошение об отставке, но её всё не принимали. Потом разговор сестёр стал понятен только им.

– Забелин-то что?

– Молчит, чего-то ждёт.

– Понятно чего.

– И сколько?

– Артур цифру не называет.

– А что он назвать может?

– Для начала восемьдесят семь.

– А Васька?

– Я ему сказала: сиди тихо, блин, и не рыпайся, это не твоё дело, тебе нельзя сейчас возбухать.

– И мой всё никак не успокоится, мало, что ли, говна с ними съел?

– А Белый?

– Беспредельничает, Гайдара из себя строит, зона его ничему не научила.

– Вот именно что всему научила…

– Оторвут ему то, за что надо бы подвесить…

Отец, под взглядом которого сёстры прекратили свой криминальный междусобойчик, попросил Костю исполнить отрывок из «Мёртвых душ». Его Костя когда-то выучил – с Гоголем «садист» особенно лютовал, страницами заставлял зубрить.

«Конечно, всякий человек не без слабостей, но зато губернатор какой превосходный человек!

– Первый разбойник в мире! И лицо разбойничье! – сказал Собакевич. – Дайте ему только нож да выпустите на большую дорогу – зарежет, за копейку зарежет! Он да ещё вице-губернатор – это Гога и Магога!

– Мне, признаюсь, – сказал Чичиков, – более всех нравится полицеймейстер. Какой-то этакой характер прямой, открытый; в лице видно что-то простосердечное.

– Мошенник! – сказал Собакевич очень хладнокровно, – продаст, обманет, ещё и пообедает с вами! Я их знаю всех: это всё мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья».

Гоголевская цитата пригодилась Косте в радиоэфире, когда он дискутировал с активистом молодёжного крыла правящей партии. Костя привёл её, изменив фамилии Чичикова и Собакевича на Чижикова и Кобелевича, а полицмейстера на начальника УВД. Мало того, что наглый сопляк не узнал Гоголя, но он сказал, что этот пошлый текст скорее всего принадлежит какому-нибудь бездарному графоману вроде Лимонова, который не может найти себе достойного применения в новой России. Гоголя не узнали, хоть и похвалили, и два юных активиста из оппозиционных партий. А были-то они всего лет на восемь моложе Кости…

Костя исполнил просьбу отца. «Садист» вдохновенно слушал, пристально глядя на дочерей, и, довольный, рассмеялся в конце. Сестры не смеялась, хотя узнали Гоголя. Наоборот, как будто даже обиделись, как будто была произнесена какая-то бестактность.

– Чего насупились, ушкуйницы? Стыдно стало? – спросил отец. – Не стыдно? Нет, у нас – не так, скажете?.. – но добивать их не стал. – У нас не так! А вот в Долгопрудном, в Пушкино, не говоря уж об Одинцово, ещё хуже, чем у Гоголя. И без евреев обходятся. Польских.

Наконец cёстры улыбнулись – криво…

Когда они уехали, отец заговорил про зятьёв.

– Беда, ведь хорошие мужики были, хорошие, а портиться начали, если уже совсем не испортились, озверели, и ничего поделать нельзя. Хоть кол на голове теши! Сколько их нужно? Денег! Ведь всё давно уже есть… И дочери портиться стали, влезают в их дела… И детей портят.

– Видно, нельзя иначе, – вступилась за дочерей мать, – Кавказ подпирает, наши должны объединяться…

– Их всех по-хорошему сажать надо!

– Ты сдурел, садист? Там же твои внуки.

– Ничего, вырастим, воспитаем. Мы росли в бедности и честности… Мать, веди меня спать, я пьяный сделался.

Напоследок он пожелал «молодым» счастья: разрешил переночевать в доме, «чего уж теперь таиться».

Зоя попросилась на печку – никогда не спала на русской печке. Пришлось растопить. Они с Костей промучились там с час, а потом тихонько сбежали в его комнату, но «печное тепло» телом запомнилось.

В общем, обошлось. Напротив, даже неожиданно хорошо всё как-то срослось. Когда они возвращались на следующий день домой, Зоя вдруг прижалась к Косте и зашмыгала носом.

– Эй, ты чего, дурында? – спросил Костя.

– Как я рада, что у тебя такие родители… Эти ваши песни. Как будто на исторической родине побывала.

Ты так похож на свою мать. Красивую, большую, мудрую, надёжную. Сёстры у тебя непростые, очень на отца похожи, внешне; они тоже хорошие, потому что тебя очень любят. Так боятся, что братика полячишки окрутят. А отец просто необыкновенный. И этот его нос картошкой, а глаза твои… Как я тебя люблю…

– Эй, мы на Дмитровском шоссе…

– У вас есть холодная окрошка?

– Зойкин, мы врежемся сейчас в кого-нибудь…

– А холодный свекольник?

– У меня горячий, очень горячий борщ. Дома стынет…

– Как они рассказывали: «Зайчик вспотел…» Я хочу, чтобы наш сын был похож на твоего отца.

8. Смертный бой

Знакомство родителей Зои с Виктором Ивановичем и Елизаветой Алексеевной Лобовыми состоялось вскоре.

Родители и с той, и с другой стороны получили от детей строжайшие инструкции, и на этот раз всё прошло без скандалов. Почти. Домработница Люська, внучка первого садовника академика, оказалась крупной весёлой девахой лет тридцати, она командовала в доме всем и вся. Костя попытался представить, какой же укротитель может такую обуздать. Оказалось, совершенно обыкновенный, он тоже присутствовал на празднике и помогал с шашлыками. А Люська бесподобно расстаралась с закусками. Её присутствие было совершенно необходимым мостиком между «академиками» и «колхозниками». Она не только руководила готовкой, но и вела стол, за который демократично пригласили и её Умара, маленького крепкого мужичка, на которого Люська смотрела как на свою собственность.

Он, конечно, никаким укротителем не был, а работал в Успенском как раз садовником у какого-то богатого сородича и был готов жениться на Люське. Леопард там когда-то, правда, был, но его давно сдали в зоопарк – пару раз вырывался из клетки и беспощадно резал амалхановских коз…

Одно было печально, Морган совсем состарился. Уже не бегал, не гавкал, только ходил и зевал.

И фамильные хрусталь и фарфор были выставлены на стол, и академик с портрета смотрел ласково, и его жена – весело, и закуски самые разнообразные Люська наготовила. Мария Петровна влюблёнными глазами ела Костиного отца и сыпала комплиментами в адрес умельца, мастера на все руки. Хотя, конечно, «колхозники» – особенно Елизавета Алексеевна – стеснялись «академиков». Профессор в этом комплоте тоже несколько потерялся, пил грузинское вино и печально улыбался. Теперь он получил российский грант на разработку темы участия инородцев в строительстве государства Российского – проблематика куда более позитивная, не такая конфликтная, как предыдущая.

Дамы тоже пили бы вино, но их поразила лобовская