Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

– Нет, что вы, всё было замечательно интересно, особенно про Гольдентруппа, то есть Кондрата Эдуардовича Лупанова, и про Людмилу Руслановну, не говоря уже о других знаковых фигурах. Ведь мы с Лупановым хорошо знакомы, а он, можно сказать, мой друг и учитель, очень интересный, противоречивый человек…

– Друг, учитель? – удивился доктор. – Это очень опасно, он – не друг вам, совсем не друг, у него вообще нет и не может быть друзей, только партнёры, временные союзники; сдаст с потрохами, как только вы перестанете быть ему полезны, сейчас время такое… Ничему хорошему он вас не научит, вы поосторожней с ним, подипломатичней…

– Нет, нет, – упорствовал Костя, – замечательный человек, конечно, очень сложный, иногда безумно скаредный, иногда сказочно щедрый, вы его узнали только с одной стороны, а я работаю у него на радиостанции и о нём вам как-нибудь с удовольствием расскажу… Кстати, про Гольдентруппа, ведь Лупанов как-то намекал в стихах про «немецкий ручей в безбрежной Волге моих кровей», Гольдентрупп в переводе с немецкого на Золотаря похоже, а настоящее имя его не Кондрат, а Савва, Савелий Эдуардович он, но это не круто. А вот Кондрат Лупанов – энергия есть, что-то атакующее, ведь Кондрат с греческого – несущий копьё, почти как Шекспир, который в переводе – потрясающий копьём… И вы, возможно, в чём-то правы, я тут поспрашивал знающих людей, его отец действительно из немцев Поволжья, ещё дед обрусил свою фамилию после начала Первой мировой войны, тогда были очень сильны антигерманские настроения, впрочем, не в фамилии дело… Продолжайте, прошу, у меня сегодня уже никаких свиданий, то есть деловых встреч не планируется, простите меня за вчерашнее.

Абрамович грустно смотрел на собеседника, а Костя впервые обратил внимание на цвет глаз педиатра – совершенно голубой, необыкновенный, лучащийся. Возможно, и вечно подступающие слёзы тут виноваты, и солнце, и безоблачное синее небо.

– Да, да… А у меня сегодня была удивительная встреча, удивительная, вы себе представить не можете, какая встреча… Можно я как-нибудь потом про Гольдентруппа? Чёрт с ним, бог ему судьба…

Да, всё не случайно, ничего случайного не бывает… Я до сих пор не могу опомниться… Мне сегодня утром, только маму покормил, памперсы поменял, протёр старушку дряхлую свою, всё делал на автомате, сам весь ещё в разобранном состоянии, моюсь, бреюсь, и вдруг звонок… Впрочем, сейчас не надо об этом, могу сглазить, об этом потом… У меня к вам вопрос, – доктор сел, чтобы посмотреть Косте в глаза, прямо, бесстрашно, – только отвечайте, пожалуйста, честно. – Он опять встал. – На кого я похож?

– В смысле? – не понял Костя.

– Вот вы меня, сегодняшнего, предположим, впервые увидели, и кто я? Какое складывается впечатление о человеке? Ну возраст, социальное положение? Старик, пожилой человек, старый пердун, бомж или всё же… не совсем? – доктор стал ходить вокруг скамейки, «показывая себя». Остановился в ожидании честного ответа.

– Борис Аркадьевич, дорогой мой, вы – орёл. Который, да, был в переделках, да, извините, несколько, откровенно говоря, так сказать, постреляный. Уверяю вас, я бы не стал беседовать с окончательно опустившимся человеком…

– Всё-таки не окончательно… Спасибо… И я чувствую, что не окончательно… А я выгляжу на свои годы?

– На свои, конечно, выглядите… Я, правда, не знаю, сколько вам лет. 62? 65?

– И это вы ещё сбавили, – горестно определил Борис Аркадьевич, – вы ведь добрый человек, а мне на самом деле пятьдесят три всего…

– Как? Не может быть! Извините, остановитесь, не надо так переживать, Борис Аркадьевич, ведь я не специалист, я совершенно не разбираюсь в возрастах, для меня что пятьдесят, что шестьдесят, для меня – сорок уже старик, в этом женщины лучше разбираются, и то только пожилые… Но я не сомневаюсь, ещё пара месяцев спортивного режима, и вас будет совсем не узнать. Уже большие шаги в этом направлении сделаны, при нашей первой встрече вы выглядели на семьдесят…

– Мама мне говорит сегодня: ты, сынок, совсем старик стал, но я – не старик, нет. Я чувствую себя таким же дураком, как в 17 лет. Таким же, даже большим…

– Да, и сегодня вы моложе, чем вчера. А вчера были куда моложе, чем неделю назад. На это все обратили внимание. Да все, все мамы, бабушки. Все так удивлены, обрадованы…

– Я вам не очень верю, – кивал головой Борис Аркадьевич, – извините, но спасибо. Вы добры ко мне… Вроде сегодня точно такой же день, что и вчера, но… Вчера здесь я был счастлив, хотя ничего счастливого вроде бы не произошло, а сегодня произошло. И я должен быть счастлив, но нет, такая тревога навалилась. Я – старик… Когда катишься себе вниз по наклонной, плывёшь по течению в сторону кладбища, когда всё предопределено, то, конечно, горько, но как-то спокойно… А если – назад, против течения? Так тревожно, ответственно – выплыву ли? Да, я пить стал меньше и не так, как раньше, – постепенно, постепенно дозу снижаю, а сегодня вообще не буду, так я решил… Как я мучился в больнице с непривычки, не спал. Кошмары изводили, враги-предатели приходили на очную ставку ко мне по ночам и допрашивали, требовали признательных показаний… Но выяснилось, что не так уж всё запущено, «могучий организм Ильича» справился, как говорится… Я слишком самоед, рано махнул на себя рукой, думал: всё, можно на мне крест ставить, а оказывается, ничего, что-то ещё впереди, не всё потеряно, правда? – он был на самом деле чем-то очень взволнован.

– Конечно, конечно, – искренно поддакивал Костя.

– Правда. Это правда. Вечером вчера позвонила Лера, дочь, как будто почувствовала что-то, и мы хорошо с ней поговорили, я был более-менее в форме, хорошо, достойно побеседовали, она и с мамой моей поговорила, заедет на днях. Надо до её приезда генеральную уборку сделать… А утром – звонок, коллега Марина Георгиевна из поликлиники, она меня иногда приглашает на сложные случаи, частным, так сказать, образом, попросила проконсультировать на её участке, адрес записал… Сложный, она говорила, случай, тут недалеко, на Пудовкина. Сложный случай, – педиатр спорил сам с собой, – да не было там ничего особенно сложного, слава Богу, но случай сложный, другой случай, дайте сигарету! – потребовал вдруг педиатр.

– Что с вами, Борис Аркадьевич? Вы же не курите.

– Да, да, со мной многое, всё со мной. Что-то в этих майских днях особое, и в местах этих волшебное что-то есть… Как я вам благодарен. Вы своего сына крестили?

– Нет ещё.

– Когда будете крестить, позовите, – он оглянулся по сторонам, приблизил своё лицо к Костиному, и Костя тотчас