Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

вишнёвая наливка. Конечно, пели. Данила Иванович с Зоей дуэтом исполнили несколько песен Вертинского. Костя просил, чтобы Зоя спела с отцом «К чему нам быть на “ты”?», и они спели её, и опять его страшно тронуло: «Пожалуйста, не уходите», потом гитару взял Виктор Иванович, настраивал её, кашлял, но петь не решился.

Для него была устроена отдельная экскурсия по дому, вокруг дома и под ним. Костя с отцом ползали там с фонариком. Результата этой экскурсии взволнованно ждала Мария Петровна. Виктор Иванович осмотрел крыльцо-веранду, забирался и на второй этаж, и на чердак. Потом спустился вниз, на первый этаж – а Костю заставил ходить по второму этажу – долго слушал скрипы. Мария Петровна смотрела на него как на спасителя-врача, который вот-вот определится с диагнозом и назначит спасительный курс лечения. Виктор Иванович определился.

– Открытую веранду…

– Крыльцо, – уточнила Мария Петровна.

– Да, крыльцо поправим. Кто вам его делал?

– Это ещё до меня.

– Странно, дом отличный, венцы в порядке. Непонятно, почему крыльцо-то сгнило. Вы зря его закрываете, пусть под ним ветер гуляет, дерево должно дышать. Мы его поправим с Костей. У вас болгарка есть?

– Есть, нет. Ах, вы имеете в виду такую пилу? Не знаю, найдём… Вы сейчас хотите? – с тайной надеждой спросила Зойкина мать.

– Нет, по-хорошему здесь день работы, как-нибудь в субботу приедем и сделаем.

– А дом, а скрип?

– Дом ещё лет пятьдесят поскрипит, не меньше, хорошо делали люди, очень хорошо.

– А скрип?

– Скрип – это да. Это по-хорошему бригаде пару месяцев работы. Дом надо разобрать, все перекрытия поменять и бетонировать… Хотя дерево в хорошем состоянии, стропила, балки, даже жалко разбирать. Мы с Костей вдвоём не сможем. Тут бригада нужна, и не таджиков, а строителей. Но не советую. Пусть поскрипит, мы поскрипим, и дом поскрипит.

– Ах, какой ужас, – разочарованно вздохнула Мария Петровна. – А если пропитать чем-нибудь? Олифой? – сватья вдруг проявила креативную осведомлённость.

Виктор Иванович кашлянул.

– Тогда всё олифой провоняет, вы задохнётесь здесь, столько олифы нужно, и всё равно мебель выносить, паркет снимать, если делать эту… – Виктор Иванович слово «глупость» не произнёс.

– А всё-таки как-нибудь нельзя, чтобы ничего не выносить, ничего не вскрывать, но чтобы не скрипело?

Стянуть как-нибудь? Стяжку сделать? – предложила вдруг Мария Петровна.

– Веранду сделаем, – начал подкашливать Виктор Иванович, – а за дом не возьмусь. Жалко, и его, и вас, венцы отличные, несущие балки, стропила тоже…

– Нельзя? – Мария Петровна как-то вся опала, не веря.

– Можно, но надо всю мебель выносить, паркет вскрывать, дом разбирать, крышу, конечно, снимать… Легче и дешевле новый дом построить, земля есть, но у вас и этот отличный, хорошо до войны строили, материал хороший, мастера всё по уму делали, не то что сейчас… – начал уже раздражаться и повторяться Виктор Иванович.

Тут вмешалась проходившая мимо с соусниками для шашлыка Люська.

– Ты, Марьпетровна, как бультерьер, вцепишься в человека, сказали тебе, и я тебе говорила, и все знающие люди говорили. Только разбирать дом! Вот баба глупая. Данилваныч зовут шашлык кушать.

На «бабу глупую» Мария Петровна, окончательно потеряв, видимо, свою хрустальную мечту об избавлении от скрипов, которой жила много лет, откликнулась грубо: «Сама прошмандовка».

– Я прошмандовка? Да я горблю на тебя, дуру, всю жизнь. Замуж хотела выйти, ты не дала. Раньше хоть Данилваныч ко мне захаживал, но ты скандал устроила… Ни себе, ни людям! Дай пожить хоть раз в неделю и не канючь, дурёха старая.

В комнату вбежала Зоя и прошипела: «Мама, Люся! Вы что?»

Виктор Иванович вышел из остолбенения только на крыльце. Благоразумно решил: всё, что он слышал, ему послышалось – дома у него никакой обсценной лексики не допускалось – такого не может быть; значит, и не было. Показалось.

Расселись на поляне у мангала. Сидя на раскладных пластиковых креслах у костра, прямо с шампуров шашлык с удовольствием поедали Люська, Умар, Зоя и Костя. А старшие – за столиком в беседке с ножами и вилками. Тут все (кроме Виктора Ивановича, который совсем не пил) с удовольствием отведали и мингрельского вина оджалеши.

Мария Петровна всё же никак не могла смириться с тем, что лишилась смысла жизни, места себе не находила и, несмотря на строжайшее запрещение дочери, заговорила о политике – нужна ей была какая-то эмоциональная компенсация. Чёрт её дёрнул сказать что-то неуважительное о Шолохове. Виктор Иванович закашлялся, и не стал бы он поправлять им крыльцо, если бы не вмешался Данила Иванович, который вдруг спросил: «Муся, как там наша утка?» Мария Петровна вздрогнула и перевела разговор с Шолохова и Солженицына на ужасы приватизации на Рублёво-Успенском направлении.

Быстро стемнело.

На небе проступили звёзды. К ним устремились искры костра.

Костя решил прогуляться до ветру, компанию ему составил понурый Данила Иванович, он увёл его в лес, подальше, чтобы их не было видно от беседки.

Костя повернулся, чтобы двинуться назад, и ахнул:

– Боже ж ты мой!

– Да, чудо, – сказал Данила Иванович, – каков вид! Действительно, отсюда, из тёмного леса, беседка, в которой горел электрический светильник, и поляна, освещённая костром, смотрелись островком счастья. Тёплым и уютным в тёмном холодном пространстве.

– Вот это – настоящая Николина гора. Звёзды, сосны, костёр, покой… – сказал Данила Иванович.

Когда они вернулись к костру, сказка сделалась былью. Странной какой-то.

Вынесенный Умаром магнитофон разражался грузинской танцевальной музыкой. Джигит под аплодисменты мастерски в танце топтал поляну вокруг костра. А рядом с ним лебедем плыла Люська, но больше походила она на большую утку. Зато чудесной птицей показала себя Зоя. Вот она плыла так плыла – летала, не зря в детстве занималась танцами. Между ней и Люськой случилось даже какое-то соревнование. Люське не нравилось, что Зоя её перетанцовывает, и она даже стала поталкивать Зою… А Умар разошёлся, скакал вокруг костра, перебирая ногами, яростно крутя локтями. Зоя звала Костю поучаствовать в танце, но Костя отказался – странно гарцевать перед женщиной, с которой и так спишь. И вообще как-то неуместно смотрелась эта лезгинка на Николиной горе. Костю нехорошо поразило, как Зоя включилась в танец, с каким удовольствием она летала вокруг Умара, элегантно увёртываясь от «соперницы».

– Раньше здесь были другие костры, – сказал Данила Иванович и ушёл в дом.

Танец завершился аплодисментами, особенно воспламенилась Наталья Петровна.

– Ну, Умар, ну, джигит, настоящий Махмуд. К нам лет тридцать назад часто заезжал Махмуд Эсамбаев, – пояснила она Виктору Ивановичу, – как он танцевал танцы народов мира, божественно.

Виктор Иванович стал кашлять, благодарить хозяев, раскланиваться и собираться домой. Уговорить его остаться ночевать не удалось. (И слава