Крейсер «Суворов» - Александр Ермак

себе полный карман маленьких разноцветных, причудливо завитых раковин. Думал сделать из них ожерелье для мамы Таи, но пока возвращались на корабль, будущие детали ювелирного украшения разбежались. Оказалось, что в раковинах обитают маленькие рачки, которые при первой же возможности рванули на свободу вместе со своими красивыми домиками.

Ночью с Дахлака дул жаркий ветер пустыни, приносил на корабль песок и местных летучих мышей. Розовые, прозрачные, с поросячьими рыльцами, они обессилено опускались на корабль.

Как и все матросы, Темнов спал на верхней палубе. Смотрел на бархатное низкое небо, на такие близкие звезды.

Потом корабль вернулся на Сокотру, возле которой нес боевую службу еще около месяца. А в один из августовских дней «Суворов» облетела новость:

– Идем в Союз!

Обрадовались все: и офицеры, соскучившиеся по своим семьям, и матросы, которым надоели жара и влажность Индийского океана.

По пути зашли в столицу Шри-Ланки – порт Коломбо. Олег также в составе «пятерки» сходил в увольнение. Поглазел на рекламу индийских фильмов, украшающую стены домов. Особо же поразил его сидящий под забором нищий. Он был весь, как кусок мяса в жаркий полдень, облеплен мухами. Казалось, этот чуть шевелящийся человек разлагается, и насекомые поедают его живьем. И никому до этого нет дела…

Олег погулял по торговым улочкам. Купил для отца, у которого были больные почки, очень полезную, растущую только здесь траву «пол-пола». Для матери приобрел тигровую мазь, помогающую вроде бы от всего на свете. Когда уже не осталось денег, приценился к очкам – таким модным в Союзе «каплям». Поторговавшись для вида, махнул рукой: мол, дорого. Так торговец за ним два квартала шел и цену в пять раз сбросил, пока не понял, что у парня нет денег.

Когда стояли на Шри-Ланке, то наблюдали как с «соседа» – авианосца, из-за своих габаритов не приближающегося к стенке, вертолетом возили в город американских моряков. По слухам, прямо к порогу портового борделя.

Из Коломбо без остановок дошли до вьетнамской Камрани, где дозаправились и – дальше на Север. Каждый день становилось все прохладнее и прохладнее. Форма «трусы-пилотка» остались в прошлом: сначала надели полную тропическую форму, а затем и робу.

В Союз вернулись в самом конце августа. На стенке во Владивостоке их ждала торжественная встреча и поросенок, положенный возвращающимся из дальних походов экипажам кораблей. Поросенок был, правда, в виде огромной свиньи, но и ее оказалось маловато для экипажа такого большого корабля, как крейсер. Однако традицию соблюли.

Все встречающие были легко одеты: военные в летней форме, гражданские – в платьях, рубашках. А «суворовцы», совсем недавно сменив «тропичку» на обычные «форменки», зябли – не акклиматизировались еще после жарких южных морей. Все улыбались: вернулись, соскучились по родной земле…

Сразу же с корабля сошли переслужившие свой срок «весенники», в том числе и здоровенный ублюдок Архирейчик. Следом за демобилизованными, «Суворов» покинула часть офицеров и старшин, убывших в отпуска. Вскоре с крейсером простились и «осенники», отслужившие свои три года. Молодым матросам стало легче. Впрочем, теперь они были уже и не такими молодыми. Темнов отслужил свой первый год и был «заслуженным карасем», повидавшим мир, отличившимся на стрельбах. Никогда не забыть ему те двадцать килограмм пороха в руках и взгляды башенных матросов во время «затяжного выстрела»: взорвется – не взорвется…

Теперь, после двух лет службы, Олегу было, что рассказать. Если потребуется, он может и какую-нибудь историю из тетрадки Матроскина за свою выдать. Эти записи Темнову дал на время Вадим Белаш:

– Как прочитаешь, сразу верни!

Однако Олег не спешил возвращать «Борщ по-флотски». Больно нравились ему рассказы Матроскина. Темнов часто их перечитывал и мог бы даже пересказать некоторые по памяти почти слово в слово.

Перелистывать в памяти «Борщ по-флотски» было намного приятнее, чем думать о таком важном, уже написанном, но неотправленном письме. Перед глазами снова всплыли слова, смысл которых известен только двум людям: «…хочу купить себе новую бескозырку, а то старая совсем поистрепалась…» Но Олег не хотел думать, передумывать – написал так написал. Мысленно открыл тетрадку Матроскина:

Неупотребляющий

На флот я попал по недоразумению. Мог бы вообще избежать военной службы, так как учился в политехническом институте. Но надоели мне сопромат с начертательной геометрией, и я завязал со студенчеством. Тут же повестка пришла: явиться для прохождения призывной медицинской военной комиссии. Все серьезно так. Сначала дали альбом с цветными картинками полистать:

– Цифры размытые видишь?

Пригляделся:

– Вижу: три, шестьдесят, две…

– Значит, не дальтоник…

Потом в угол как пацаненка поставили:

– Отвернись. Повторяй, что услышишь, – и шепчут.

Прислушался, повторил:

– Девушка… Кровать… Аптека…

– Не глухой! Годен…

Докторша, такая симпатичная, лет, правда, на десяток постарше, под нос ватку сует:

– Чем пахнет?

Сразу догадался:

– Йод…

– А это?

– Молоко…

– А теперь?

Чую что-то знакомое, но что, никак понять не могу. Жму плечами. Докторша смеется:

– Это же спирт. Что, никогда не употреблял?

Хотел сказать, что доводилось мне пробовать не только пиво-вино-водку, но и чистое «шило». Поехали как-то к родственникам друга в дальнюю деревню. Целый день тряслись. Сначала на автобусе, а потом еще и на попутке. Родственники у друга такие простые оказались и радушные. Стол накрыли: пироги, грибы, огурчики-брусничка. И огромные бокалы возле каждого гостя поставили. Хозяин выставил на стол две бутылки с этикеткой «Спирт питьевой». Наполнил бокалы до краев: у них так принято. Что делать, выпил. И первый бокал. И второй. И, кажется, третий…

Пока я вспоминал, докторша приговорила:

– Неупотребляющий молодой человек ныне – большая редкость. Так что на флот тебя пошлем, на самый ответственный участок борьбы с всемирным империализмом…

Переводчик

Конечно, как я ни духарился, но в физической работе часто уступал своим боевым товарищам. Особенно это было заметно на авралах. Когда я шел с мешком муки, который тяжелей моего веса, то меня мотало по коридору, как по дороге автомобиль с пьяным шофером за рулем. Не падал я по одной причине: боялся, что мешок меня насмерть придавит. А вот сетку с картошкой доносил до провизии без особых затруднений. Правда, некоторые мои товарищи брали по две – по одной на каждое плечо.

Но с меня все-таки был толк. Потому что я обладал тем, чего не было ни у кого из других матросов: знанием английского языка. Ну, почти знанием. После года учебы в политехническом институте, который я, как известно, бросил, в моей голове застряла пара сотен слов на английском. На фоне «ван», «ту», «сри», входящих в лексикон некоторых членов экипажа, мои «How you doing», «Sorry, I’m late», «Shame on you»