Сын Пролётной Утки - Валерий Дмитриевич Поволяев

«Реализация…» Переводчик был опытный, по-русски говорил без акцента – явно несколько лет проработал где-нибудь в Благовещенске или в Иркутске, слова «поставщик» и «реализация», очень далекие от чистого китайского языка, у него ни удивления, ни восторга не вызвали, на лице ни один мускул не дрогнул.

Модное словечко, диковинно прозвучавшее в речи Ли, было как кусок сыра, угодивший в горячую кашу и тут же начавший стремительно плавиться, растекаться, распространять свой дух.

Только мало кто мог понять, определить с первого раза, что это за дух, хороший он или плохой… Хотя в голове невольно возникала мысль, что китайский язык – более устойчивый, упругий, защищенный от проникновения в него чужих слов, чем многие другие языки.

Русский – более податливый, более жадный, в ельцинские годы он вобрал в себя много мусора. Что-то потом довольно быстро исчезло, что-то продержалось недолго и благополучно сгнило, а что-то осталось – в основном из «наследия», имевшего англо-американские корни. Но во всех случаях жизни оставшиеся словечки и выражения наш язык никак не украшают. И тем более они никак не украсят язык китайский.

Турмов аккуратно, мягкими движениями, будто имел дело с очень хрупким изделием, завернул орден в нежную фибровую ткань и уложил в сумку. Запечатал дорогой груз «молнией», похлопал по сумке ладонью:

– Ну вот и все, друзья. Я теперь пуст, как воздушный шар – ни рублей, ни долларов, ни юаней. Даже морса не на что купить.

– Уж что-что, а это мы всегда одолеем, – с шумом и смущенным кашлем засуетилась группа. – Наши деньги – это ваши деньги, Геннадий Петрович.

А мне тем временем вспомнился давний мой друг, которого уже нет в живых, Генрих Гофман, писатель, путешественник, летчик, Герой Советского Союза, прошедший всю войну – слава богу! – без единой царапины. Он летал на штурмовике, мог погибнуть тысячу раз, – не погиб, вернулся домой с победой, сам стал командиром полка.

Орденов имел много – на кителе не вмещались. Как-то к нему приехали иностранные корреспонденты и один из них, дотошливый, из породы «борзых», предложил:

– Господин Гофман, давайте взвесим ваши награды, все вместе – на сколько они потянут?

– Не понял, – настороженно хмыкнул Гофман. – Как это так?

– В смысле, сколько будут весить, вместе взятые?

Штука, конечно, грубоватая и малость кощунственная, – особенно если касаться орденов военной поры, но Генрих, подумав немного, согласился.

Взвесили на домашнем безмене. Потянули ордена и медали Гофмана, наши и иностранные, на четыре килограмма.

У Генриха Борисовича выросло два сына, Витя и Саша. Саша был художником, ювелиром высшего калибра, и когда Советского Союза не стало и можно было вольно раскатывать куда угодно, уехал в Америку. В ювелиры его там не приняли и Саше пришлось определяться в таксисты.

Как сложилась его дальнейшая судьба, честно говоря, не знаю, – потерял следы, а вот Виктор Гофман, будучи талантливым и популярным поэтом, выпустил несколько книг, хотя гонораров особых, на которые можно было бы спокойно жить, не получил. Как, собственно, и все писатели.

Жил он на даче отца, выделенной Литфондом, ну и квартира родительская на Малой Грузинской улице также находилась в его распоряжении.

Из Переделкино либеральные литфондовские власти той поры (так называемый Международный литфонд) через некоторое его время выселили, в дачное помещение Генриха въехала Лидия Петрушевская, а в бане, которую Гофман возвел сам, на собственные деньги, поселилась Набатникова, так что Виктору пришлось окончательно перебираться в Москву.

Однажды к нему пришли гости – судя по всему, это были люди, с которыми он был хорошо знаком.

Но пришли гости не затем, чтобы услышать новые стихи талантливого поэта, – пришли за орденами его отца.

Ордена они забрали – найти их в небольшой двухкомнатной квартире было несложно, а вот Витю Гофмана оставили лежать на кухне мертвым.

Раскрыть это преступление, как я слышал, не удалось. И горько и обидно от этого, и вот уже много лет прошло, а чувство вины перед Генрихом, перед его убитым сыном так и не исчезает, до сих пор сидит в душе.

Вполне возможно, что ордена Генриха Борисовича с помощью «поставщика» вот так же всплыли в Китае и, купленные каким-нибудь австралийским коллекционером, отправились за океан… А убийцы положили в карман кругленький куш.

На следующий день мы улетали из Харбина во Владивосток.

Дорога в аэропорт была пустынной, очень тихой – ни одной машины ни туда, ни сюда, кроме негромкого хрипловатого рокотка мотора нашего небольшого автобуса – ни одного звука, пространство словно бы замерло, остекленело, воздух наполнился сладковатым ароматом цветущей сакуры, способным опьянить человека.

Густой розовый цвет, очень яркий, призывный, оседал в глазах, в голове, во всех нас, деревья, ровно посаженные по обочинам двухрядного шоссе, остекленели в неподвижности – то ли в преддверии дождя, то ли именно такой здесь должна быть природа в конце мая каждого года, месяц май тут бывает обычно самым устойчивым из всех других месяцев, не меняет ни окраски, ни радостного своего состояния, несмотря на смены тепла и прохлады.

Хотя нам, честно говоря, радостно не было, словно бы день этот ясный начало затягивать пороховым туманом, откуда-то повеяло холодом, вот ведь как. А может быть, это просто было состояние, которое сопровождает всякий отъезд.

Поскольку по дороге в аэропорт мы подбивали итоги, обсуждали, чем нас порадовал Харбин, разговор зашел и о том, с каким упорством мы торговались за ордена, как напрягались, стараясь выкупить их из чужих рук и сбивали цену… Не все удалось, конечно, но кое что все же удалось.

– Ордена из Китая я привозил не только для музея, – проговорил Турмов с неожиданным теплом, внезапно натекшим в его голос – явно он сейчас думал о близком человеке. – Раз в год у нас в университете на чашку чая собираются ветераны. Как правило, на встречу приходят с иконостасами – при всех своих наградах. А вот декан строительного факультета Федоркин стал появляться без всяких знаков отличия – он был награжден орденом Трудового Красного Знамени… Пиджак у него без ордена, извините, был пустым. Я – к нему и строгим наставническим тоном: «Виктор Алексеевич, не думал, что вы будете нарушать устав ветеранского клуба… Где ваш орден?» – Тут Турмов замолчал – похоже, вспоминал эту историю в деталях…

Вместо ответа Федоркин замялся смущенно, лицо у него покраснело, как у школьника, который совершил проступок и получил строгое наказание – весь урок провести в углу класса, – до звонка на перемену.

– Эх, Виктор