Растворяясь в песках - Гитанджали Шри

вряд ли ей придется делать это всегда? Мама окрепнет. Все будет делать сама. Купаться, мыться, есть, спать. Дочь уже не будет оставаться с ней в комнате, и Мама безмятежно раскинется на кровати, как Аштавакра[71].

6

Один стебель, один лепесток.

– Да, – сказала Мама, попивая чай на балконе, – здесь должны быть цветы.

– Уф-ф-ф, а когда я буду в отъезде, кто будет ухаживать?

– Кто будет ухаживать? – повторила Мама.

Обе засмеялись, и было решено нанять садовника, под присмотром которого Мама сможет возиться в земле. «Ну и ладно, – подумала Дочь, – если это приносит ей радость, пусть делает, что хочет, здесь не должно быть никаких правил, как у Старшего, ни претензий его жены, ни жеманства чиновников, надевай что хочешь, говори что хочешь – полная свобода, выращивай сад на балконе».

С каждым днем на пороге появляется еще одно растение и забирается в свой горшок, а потом вышагивает вразвалку, так же, как Мама. «Малыш Рамачандра ходит приплясывая, и колокольчики звенят на его ногах»[72]. Мама прогуливается по балкону, останавливается посреди солнечного пятна, и, прислонив трость к горшку, поднимает руки и потягивается, потом кладет их на пояс и поворачивается налево-направо. Цветы танцуют вместе с ней.

– Что происходит? – смеется Дочь. Ей нравится смотреть, как Мама потихоньку возвращается к жизни.

– Ох, хорошо! Поясница затекла, пока в ванной сидела.

Мама говорит о боли, но в голосе – радость.

– Все-то вам больно, – ласково говорит Дочь. – Закапаешь капли в ухо, так кряхтите, пока они не скроются глубоко внутри. Ногти стригу – вскрикиваете сквозь зубы.

– Бывает, – хнычет Мама, – посмотри, тут покраснело.

– Так было уже, – разглядывает Дочь.

– Но была маленькая точка. Как расползлась. А здесь, посмотри-ка, становится синим. А вчера, – ты только послушай, что случилось, – прямо во сне. Сегодня выпью исабгол и гастромон, а знаешь, сколько вышло? С кусочек ногтя. – Мама жалуется на запор и боли. Пока она подыскивает сравнение, у нее вырывается непроизвольный звук, больше похожий на кудахтанье. Это в животе бушуют тайные страсти.

Бородавки, родинки, прыщи, веснушки – вскакивают, лопаются, опять вскакивают – и так каждый день. Растирает руки-ноги, внимательно разглядывает, то расстегнет одежду, то просит посветить и посмотреть – там еще и чешется. Расползается потихоньку. И потемнело. На прошлой неделе было как след от иголки, а теперь как волдырь. Уж не признак ли это чего-то еще?

Как если бы это не волдыри, бородавки и прыщи, а две упрямые почки вскочили на груди несмышленой девчонки.

Мама говорит о своем теле, как взволнованный подросток: «Послушай, классные новости, у меня начались месячные, сегодня не пойду в школу, выпью аспирин, возьму бутылку теплой воды и буду лежать на солнце». Или по секрету показывает: смотри, тут начали расти волосы.

Не успела ощутить радость взросления тогда и наверстывает теперь? Или, когда тело вдруг пробивают новые ростки и оно готовится зацвести, кожа на груди начинает трескаться и лопаться и ты начинаешь ощущать биение жизни и всю мощь рождения? Тело остается телом в семнадцать, семьдесят и семьдесят восемь и горделиво выставляет на обозрение свои изгибы. То ли порыв ветра, то ли пощечина солнца заставили его прорасти и зацвести. Наклонившись она пристально изучает себя, обнюхивает подмышки, хрустит запястьями. Если росток покачивается, то вряд ли из-за ветра, это толчки изнутри, шея в азарте ищет свое место и кокетливо ходит из стороны в сторону.

– Ничего страшного, – успокаивает Дочь, – с возрастом такое бывает.

Секретики. Девчонки перешептываются. У меня в первый день хлещет как из ведра. У меня неделю идут. У меня на третий день еле капает, а потом – все. Ты прикинь, я встаю после урока, а на софе свежее пятно, я смотрю, учитель смотрит, и у нас обоих лица красные, как оно.

Доверительное шушуканье прерывается взрывами смеха. Радости познания тела выводят из равновесия. Никак не могут понять, что лучше: когда льют не переставая или когда капают по чуть-чуть.

7

Все тихо. Ничего не происходит. Вокруг покой, и Маме нравится это отсутствие движения.

– Ох-х-х, – вздыхает она.

– Ой, тихонько, – говорит Дочь.

Мама смотрит на свою руку.

– Что там?

Мама греется на солнце.

– Бородавка на руке, посмотри. Раньше не было. Не нравится она мне.

– Не болит?

– Нет, но она мерзкая и чешется, – насупилась Мама.

– Просто забудьте про нее, – утешает Дочь.

Мама забыла. Все распри остаются за спиной.

Д.В. Палускар поет рагу Шри[73] «Стопы Хари прекрасны». Его голос медленно-медленно обволакивает беседу Дочери и Матери. Солнце склонилось в прощальном поклоне. Страница перевернута. На столе расставлены тарелки маково-красного цвета. Стулья придвинуты. Закрыла коробочку со специями. Достала бутылку из холодильника. Зажужжал миксер. Стрелка часов отбивает шаг. Солнечный багрянец вернется завтра. Книги выстроились на полке. Повсюду вальяжно раскинулись тени. Вышитая цветами шаль тихо развевается. Падает иголка. Тихий голос ночи. Тихий не значит беззвучный. Просто тишина укутана звуками. Она разносит их, став ветром. Тишина сгущается за спиной. Слышно собственное дыхание.

8

Она может извлечь музыку из чего угодно, и сейчас ее инструментом стало дыхание. Долгий-долгий вдох – выдох. Еще глубже. Добавляются другие звуки.

– А-а-а, а-а-аха-а-аха, а-а-о-ахо, – зевает, широко открыв рот.

– У-у-У, у-у-у, и-и-има, у-и-ум-ма, – наклоняется в разные стороны.

– Хис-с-санг, эх-х-хчх, – подняв трость, выплескивает солнечный свет и воздух на стену.

– Вхи-и-и, и-и-и, и-и-и, и-и-и, – засунула палец в ухо и ожесточенно чешет.

Расчесывает свое тело изнутри и снаружи, и каждое действие проявляется в звуке.

На каждый поворот – ах, подняла руки – ох, шагнула – аийа-а, колокольчик зазвенел – о-о, кто-то пришел – хуш, съела роти – кут. На все найдется свой собственный, ни на что не похожий звук. И он накладывается на разные тональности вдоха и выдоха.

Тело, дыхание, звук – все новые и новые вариации.

Ребенок делает абсолютно то же самое. Грызет и целует свое тело, на все лады испытывает голос. Может, так он приспосабливается к этому миру. А может, это звуки из прошлых жизней, с помощью которых он в этом рождении заново создает себя. От каких-то он откажется, какие-то усвоит опять, а какие-то создаст сейчас.

Мамы смеются и умиляются. Любимый детский лепет.

Дочь с нежность журит Маму:

– Что за тарабарщина? Запишу аудио, чтобы отпрыски твои послушали. Все, что говоришь одна, со мной, когда ешь, пьешь, спишь и бодрствуешь. Твои полные умиротворения а-а-у-у, когда переворачиваешься. Как причмокиваешь губами во время еды – ам-ам-м-м, чап-чап. Как прихлебываешь. Ина-а-ан-у-ун – когда потягиваешься. Из ванной тоже слышно а-а-а, хунху-хун. – Дочь смеется.