Последняя книжная вечеринка - Карен Дюкесс

и стекали по ее спине, как поток дождя. У нее были темные глаза, тонкий и длинный нос, как у персонажей с картин Модильяни. У ее белого платья был высокий воротник, длинные рукава, рюши и множество слоев ткани, которые рассыпались по скамье внизу. Она выглядела в нем так же по-детски невинно, как Фрэнни в своем наряде от Алана Милна. Глядя на Лил в ее платье и на Фрэнни в его шортиках, трудно было поверить что эти двое вместе, да и сама мысль о том, что они пара, вызвала у меня бурю страданий. Теперь же казалось, что это вообще неважно, настолько они выглядели нелепо. Потом я посмотрела на Джереми, сидящего рядом – он был в простой белой рубашке и штанах цвета хаки, как типичный мормонский миссионер. У меня не проходило ощущение, что я попала в сон, потому что эти люди не должны были находиться в одном пространстве, как не должны Мария Антуанетта и Джинджер из «Острова Гиллигана» оказаться в одном доме и играть в Твистер[21].

Лил улыбнулась, показав ряд аккуратных маленьких зубов.

– Гляди-ка, кого я нашла! Это же «Прощай, Колумбус»! – сказала она.

– Нет, – медленно сказал Джереми, как будто он говорил с маленьким ребенком. – Это Нэйл Клагман, главный герой книги «Прощай, Колумбус».

Фрэнни и Лил посмотрели на Джереми, потом друг на друга и рассмеялись.

– Наш неисправимый всезнайка, – сказал Фрэнни. Он шутливо толкнул Джереми в руку.

– Нэйл Клагман. Я должна была догадаться, – сказала я.

Фрэнни познакомил меня с Лил, она ответила быстрым «привет», затем ущипнула Фрэнни за щеки и поцеловала его в губы.

– Из Фрэнни получился чудесный Винни-Пух, правда? – сказала она.

Джереми посмотрел на меня непонимающим взглядом.

– Кристофер Робин, – прошептала я ему на ухо.

– Ясно.

Лил протянула обе руки к Фрэнни.

– Пойдем, – сказала она, хихикая. – Надо найти нашему медвежонку немножко меда!

Я смотрела им вслед.

– Они под чем-то? – спросила я.

Джереми покачал головой:

– Они всегда такие.

– Хороший костюм, – сказала я, кивнув на его наряд.

Джереми пожал плечами.

– Я терпеть не могу наряжаться, а это был самый простой вариант, – сказал он. – Это я к тому, что я не пытаюсь провести параллель между собой и Филипом Ротом.

Я не смогла сдержать улыбку:

– Ты знаешь о том, что у тебя есть привычка решительно отрицать свои самые сокровенные мысли, после чего они перестают быть тайной?

– Я правда так делаю? – спросил он. Он взглянул на мое длинное платье и банты в волосах. – А ты-то кто? Лаура Инглз выросла и отправилась на костюмированную вечеринку?

– Интересное предположение, – сказала я. – Но все немного сложнее. Думай в сторону Англии.

Я уже собиралась дать ему еще одну подсказку, когда вдруг почувствовала у себя на талии чью-то руку и, резко развернувшись, увидела, что это Генри. Он проходил мимо, направляясь к столу с напитками и насвистывая что-то с нарочитой беспечностью. Когда он дошел до туда, он повернулся и подмигнул мне. Я была несколько раздражена его неосмотрительностью и тем, как от его внимания у меня по телу побежали мурашки. Я порадовалась тому, что он не подошел ко мне, когда я говорила с Фрэнни. Я не была готова общаться с ними обоими.

Я хотела попросить Джереми принести мне что-нибудь из напитков, но тут женщина в платье медового цвета с объемной юбкой и таким глубоким декольте, что ее соски как будто хотели выскочить из лифа и исполнить блистательную эпизодическую роль, закружилась вокруг Джереми. Она сделала медленный реверанс, чудом не пролив шампанское. Я смотрела на ее светлый парик, темную помаду и широкое жемчужное ожерелье на длинной шее и с изумлением поняла, что это была Тилли. Она всегда выглядела великолепно, но тут она преобразилась до неузнаваемости. Играя свою роль – кем же она была, Кэролайн Бингли? Маркиза де Мертей? – она протянула ему руку и смотрела на него, приподняв одну бровь. Она ждала, пока он не взял руку и не поцеловал ее. Только после этого она наградила меня кивком и беззастенчиво оценивающим взглядом, осмотрев меня с ног до головы, от завитков волос и румяных щек до всей длины моего кружевного платья и бантов на туфлях.

– Теперь у нас есть идеальная пара, – сказала она. – Позвольте принести мои искренние поздравления вашему союзу. Мазаль тов![22]

Джереми смотрел, как она, кружась, направляется на крыльцо сбоку от дома.

– И к чему это было? – спросила я.

– Разве не очевидно? – отозвался Джереми.

Я вспомнила некоторые фразы Тилли по отношению ко мне, включая эту, и вдруг все поняла.

– Тилли что, антисемитка? – спросила я.

Джереми многозначительно посмотрел на меня:

– А разве не все они?

42

Вечеринка шла не так, как я рассчитывала. Фрэнни ни капли не смущало мое присутствие, он вел себя так, как будто совсем меня не помнил. С Лил он был настолько энергичным и свободным, что это даже раздражало. Тилли относилась ко мне все так же прохладно. А Генри и вовсе вводил меня в замешательство. Он то флиртовал со мной, то игнорировал. У меня было ощущение, что даже Малькольм меня в некотором смысле предал. Он никогда не говорил мне, что знает отца Лэйн, а именно это, как я подозреваю, было одной из причин, по которым Малькольм так хотел попасть на вечеринку. Я бы не удивилась, если бы он вообще забыл про обещание и не привез бы на вечеринку отредактированную рукопись Генри.

Я попросила Джереми принести мне что-нибудь крепкое и смотрела, как он пробирается сквозь толпу, на фоне которой его невзрачный наряд был отдыхом для глаз. Он не пытался выделиться, надев впечатляющий и сложный костюм, а остался в своей зоне комфорта, формально выполнив требование вечеринки.

Его поведение в Нью-Йорке, которое показалось мне тогда таким претенциозным – отрицание собственного еврейского происхождения и желание перебороть его, его влюбленность в мир Фрэнни в надежде урвать кусочек таланта Генри и Тилли – теперь, как бы это ни было нелестно, напоминало мне мое собственное поведение. Мне не хотелось признавать то, что мы оба испытываем дискомфорт оттого, кем являемся, и нуждаемся в том, чтобы принадлежать другому, лучшему миру. Но сейчас, когда он рассказал мне о своей семье и о своих юношеских страданиях, я стала милосерднее. Джереми мог быть колючим и высокомерным, но он был честным. Он никого не предавал ни в жизни, ни в творчестве. Его воображение было достаточно сильным, чтобы катапультой отбросить его подальше от