Последняя книжная вечеринка - Карен Дюкесс

смущенная этим, мама отправилась после ужина в свою комнату. Джереми был расслаблен куда больше обычного, очевидно, благодаря таблеткам и пиву. Он сидел прямо на кухонном столе, прислонив голову к холодильнику, пока я мыла посуду. Когда я закончила, мы пошли на террасу и легли на стоявшие рядом шезлонги.

– Мне нравится твоя мама, – сказал он. – Тебе повезло. В моем доме никто ни с кем не разговаривал с самого моего детства. То есть прям совсем не разговаривал.

– А сестра? Вы не общались?

Он вытянул руки над головой:

– Дэбби? Когда мы были маленькими – да. Но лет с двенадцати она стала очень тревожной. Тревожной это даже не то слово. У нее были серьезные психологические проблемы. Она стала выдирать ресницы и брови, практически полностью, волосок за волоском.

– Какой ужас, – сказала я.

– Да, это было неприятно. Но и об этом никто не говорил. Во время ужина у нас всегда работал телевизор. Вечерние новости на канале CBS c Уолтером Кронкайтом. Или это, или слушай, как отец мычит что-то себе под нос, а мама щелкает челюстью, пережевывая пищу.

– Звучит уныло.

– Ты не представляешь себе настолько. Я умолял их отправить меня в частную школу. Я узнал о «Шоэте» от учителя английского и уже не мог думать ни о чем другом. Когда они разрешили мне там учиться, я был вне себя от радости. Думал, это будет настоящим раем.

– Но оказалось иначе? – попыталась угадать я. Я представляла «Шоэт» местом для блондинчиков из богатых семей, но не для таких ребят, как Джереми.

– Нет, там было здорово. Мне очень понравилось. Мир как будто был черно-белым и вдруг стал цветным. Мне нравилось там все, даже шум в столовой. Там ты говоришь, и тебя практически не слышно. Я узнал, что могу повысить голос, едва ли не кричать, и это было абсолютно приемлемо. Словесные перепалки были нормой. А еще там не считали зазорным хвастаться своим интеллектом. Там даже был долговязый парень, который по памяти цитировал французские стихи. Он был с длинными светлыми волосами и играл в команде по лакроссу[20]. В моей старой школе его бы непременно прибили.

– И ты сразу же познакомился с Фрэнни?

– Я заметил его на второй неделе, – сказал Джереми. – Он стоял на стуле в столовой и горланил какую-то матросскую песню. Я хотел поддеть его, сказать что-нибудь про его миловидную внешность, но он не замечал ничего вокруг, так что это не имело смысла. Я стал чаще попадаться ему на глаза. По какой-то непонятной причине я ему нравился.

– И какой он был?

Несмотря ни на что, мне все еще было интересно узнать больше о Фрэнни. Возможно, это желание никуда и не денется со временем.

– Он не был похож ни на кого из тех, кого я когда-либо встречал. Он не хотел ни с кем ссориться. Он хотел просто веселиться. Не знаю, что он во мне увидел. Мы с ним полные противоположности. Он был золотой мальчик, а я – мрачноватый еврей. Когда мы начали общаться, я смог забыть о том, что такому, как я, не место в «Шоэте». Там ведь каждый «золотой мальчик» проводил лето в Нантакете и с детства слушал россказни своего дедушки о золотых деньках Шоэтской команды по гребле.

Теперь я не удивлялась тому, что Фрэнни привлек и меня, и Джереми, и было это по одной причине. С ним мы чувствовали себя легче и свободнее – не теми, кем мы были, а теми, кем мы хотели бы стать.

– Фрэнни нравилось, что я был писателем, но, думаю, ему больше нравилась сама идея быть писателем, чем мои произведения. Я не уверен, что он хоть что-нибудь читал из того, что я написал. Он вообще не очень любит книги.

– Знаю. Он говорил, а я не поверила.

– Впрочем, он любил показывать меня Тилли и Генри. Наверное, он думал, что они будут рады, если у него появится начитанный друг.

– И это было так?

– Да. И это было взаимно. Когда я впервые приехал к ним на осенние каникулы, я, можно сказать, влюбился в них.

– Звучит романтично, – призналась я.

– Это и было романтично, – сказал он. – Не в том смысле романтично, но… ну, ты понимаешь…

– Понимаю. Что же такое особенное в них есть?

– Это очень соблазнительная семья, – сказал Джереми, поворачиваясь на бок на своем шезлонге.

– Не то слово!

– Фрэнни всегда не терпелось вернуться обратно в «Шоэт», а мне всегда тяжело было уезжать от них. Генри был таким веселым и открытым, так много знал обо всем. Тилли вела себя более отстраненно со мной, иногда даже прохладно, но и тогда, и сейчас она иногда могла заговорить со мной о словах, о том, что она называла «их ароматом». Там я был как на другой планете. Для меня это открывало возможности, о которых я никогда и не задумывался.

Я позавидовала тому, что Тилли хорошо к нему относилась.

– Генри и Тилли натолкнули меня на мысль о том, чтобы относиться к писательству как к своему истинному призванию. Воспринимать себя всерьез и работать так, как работали они. Встреча с ними была для меня откровением.

Откровение… Этим словом Тилли описала в своих статьях то, что она чувствовала, открыв для себя местечко Труро. Именно это почувствовала и я, когда была на вечеринке Генри и Тилли в июне. Как будто передо мной открылась дверь в тот мир, к тому образу жизни, на который я никогда и не рассчитывала.

Мы продолжали лежать, глядя на звезды, и молчали.

Я медленно поднялась и потянулась руками к Млечному Пути.

Джереми посмотрел на меня, его улыбка была сонной и милой. У меня был соблазн лечь обратно, чтобы быть напротив него, провести пальцами по его щеке и так далее, но его откровенность сбивала меня с толку и даже немного пугала.

– Я пойду, – сказала я. – Завтра сложный день.

40

На следующее утро я застала маму за кухонным столом – она обнимала обеими руками чашку с кофе, с большим интересом слушая Джереми, который описывал сюжет своего романа.

– Так это история о безответной любви? – спросила она.

– Я бы назвал это иначе, – сказал Джереми. – Это скорее нереализованная любовь. Подавленная.

– Я жду не дождусь, когда можно будет прочитать книгу, – сказала мама. – Подумать только, тебе ведь нет и тридцати!

Я налила себе чашку кофе и села за другой край стола.

– Он настоящий вундеркинд, – сказала я. – Я не ошиблась в слове?