Тише - Кейт Максвелл

Оливия… Как ни крути, Оливия куда больше заслуживала ребенка, чем я.

Я могла бы отдать ей своего.

Я могла бы положить его в плетеную корзину, как малютку Моисея, заказать такси, подъехать к ее дому, поставить корзину на пол возле ее квартиры, позвонить в дверь и исчезнуть, прежде чем она откроет. А затем вернуться в Нью-Йорк, к своей прежней жизни.

Стиви, ты окончательно спятила!

Отбросив эту безумную мысль, я пытаюсь придумать другой способ помочь Оливии, как-то ее утешить. Достаю телефон и начинаю писать сообщение.

Реальность сильно отличается от картинки, которую ты рисовала в мечтах.

Это непросто – по причинам, которые ты не могла и вообразить.

Зеленая точка рядом с ее именем показывает, что Оливия в Сети, и мои пальцы зависают над экраном. Я никак не могу решиться отправить сообщение. И не отправляю.

В памяти всплывает фотография, которую мама сделала в послеродовой палате, – где я с Эшем на руках; его первый и последний снимок в моих соцсетях. Усталые глаза. Натянутая улыбка.

Оливия наверняка видела наше фото – она вечно что-то постила, скроллила, лайкала. Надеюсь, она смогла разглядеть то, что скрывалось за моей улыбкой. Вот какое сообщение я хотела бы ей передать.

Приняла бы она его? Сомневаюсь. Люди всегда предпочитают испытать что-то на собственном опыте, прежде чем делать выводы. Бедная Оливия. Ей почти сорок пять. Говорят, после сорока пяти становится легче, когда понимаешь, что надежды больше нет.

Я вновь снимаю с холодильника визитку ночной няни и кручу ее в руках. Мне повезло. И я обязана сделать все возможное, чтобы сохранить то, что имею. Всего одна ночь – и ситуация в корне изменится. Я набираю номер.

Няня приходит тем же вечером и застает в квартире полный раскардаш. На кухне раззявила дверцу микроволновка; пролитый на плиту суп намертво прикипел к стеклокерамике. Пол усеян хлебными крошками, раковина наполовину завалена грязными чашками из-под кофе, а я все еще разгуливаю во вчерашней пижаме.

– Тяжелый день? – спрашивает она, и я киваю в ответ. – Как вы тут оба справлялись в последние пару недель?

Я смахиваю навернувшиеся слезы. Ох уж эта коварная доброта в ее голосе!

– Сделать вам чая, моя дорогая? – продолжает она. – Если есть – травяного, чтобы лучше заснуть.

– Да, пожалуйста. – Я собиралась улизнуть в спальню, как только она придет, но что-то меня останавливает.

– Ну, рассказывайте, – говорит она, поставив передо мной чашку.

Ее глаза светятся искреннем участием; хороший она человек, эта няня, – ей явно не все равно, хотя мы совершенно чужие люди. И меня будто прорывает.

– Понимаете, я… мне это просто не дано, – говорю я. – У меня не получается.

– Что вам не дано? Что именно не получается?

– Быть ему матерью. Я не чувствую… того, что должна, того, что чувствуют все нормальные матери.

Она не спешит заполнить возникшую паузу. Меня охватывает смешанное чувство облегчения и стыда. Я сказала достаточно – на этом можно и остановиться; однако моя исповедь продолжается:

– Я думала, когда он родится, меня накроет волной всепоглощающей любви и радости, но я ничего не чувствую. Тогда я решила, что нужно просто подождать, и все придет, но оно не пришло. Глядя на других женщин с малышами, на вас с Эшем, я вижу такую искреннюю любовь! Между вами есть будто незримая связь, особое взаимопонимание. Между ним и мной ничего подобного нет. Нет вообще ничего.

– Любовь сразу видно, – говорит она ровным голосом. (Еще бы! Ведь любовь имеет внешние проявления, шепчу я про себя). – Стиви, вы не единственная женщина из тех, кому я помогала, кто говорил, что не испытывает «нужных» чувств.

– Правда?

– Поймите, чувства не всегда возникают мгновенно. Порой нужно дать им время.

Мне трудно судить, насколько искренни ее слова; мы недостаточно хорошо знакомы.

– Думаете я не старалась? Еще как старалась! – говорю я, и это звучит как слабая попытка нерадивой студентки оправдаться за проваленную контрольную. – Убеждала себя, как он мне дорог; перепробовала все, что только можно, чтобы хоть что-то почувствовать. Ничего не сработало.

Она передает мне Эша. Я удивлена, что она доверяет мне ребенка после такого признания. Он хватает меня за палец.

– Стиви, взгляните на него: здоровый, довольный малыш. Любо-дорого посмотреть! Возможно, вы этого и не чувствуете, но вы отлично справляетесь.

– Без меня ему было бы лучше, – говорю я. – Он был бы счастливее с другой матерью. Сто процентов! Я не могу дать ему то, в чем он нуждается.

– Не правда, Стиви! Вы его мать, и нуждается он именно в вас.

Ощущая в руках напряженное тельце Эша, я вдруг ужасаюсь, сколько всего наговорила практически незнакомой женщине. Я его предала. Она, конечно, мягко стелет, но, едва выйдя за дверь, наверняка позвонит кому следует, и его заберут. Что ж, тем лучше для него. Только будет ли это лучше для меня?

– Вы уж простите, – бормочу я, – я вовсе не для того вас позвала, чтобы вывалить все это…

– Знаю, – отвечает она, – и рада, что вы со мной поделились. Не корите себя – у каждой матери случаются эпизоды послеродовой депрессии в том или ином виде. Они могут продлиться и день, и неделю, и дольше. Я и сама через это прошла.

– Все из-за бессонных ночей – слишком много их накопилось. В остальном я чувствую себя вполне неплохо.

– Не сомневаюсь. Но все-таки вам стоит к кому-нибудь обратиться. К хорошему специалисту. Который каждый день помогает женщинам с похожими проблемами.

– Мне это не нужно. Правда! Я просто устала. Наговорила всякой ерунды… И кто меня за язык тянул?

– Вам нечего стыдиться, моя дорогая; со временем станет легче – вы только продолжайте об этом говорить. Например, с вашей сестрой в Америке, которая связывалась со мной тогда. Вы ей что-нибудь рассказывали?

– Я бы не хотела беспокоить Джесс…

– Тогда вашей маме или другу, – кому-то, с кем поддерживаете общение.

– Да, у меня есть друг в Нью-Йорке. Мы с ним говорили недели две назад.

– Вот и славно. Утром я дам вам парочку телефонов проверенных специалистов. Ну а пока главное – хорошенько выспаться. Так что давайте-ка баиньки!

– Ладно, – лепечу я еле слышно, поднимаясь со стула и передавая ей Эша.

Итак, джинн выпущен из бутылки. Я почти физически чувствую, как мое признание висит в воздухе, и назад его уже не запихнуть.

Тридцать четыре

Мама неторопливо выплыла в зону прибытия, волоча за собой чемодан,