Королева Парижа. Роман-фантазия о Коко Шанель - Памела Биннингс Юэн

отца. Она зажмурилась. Неужели она действительно слышала, как кто-то говорит об Андре как о ее сыне, кто-то не из тех трех человек, которые знали об этом с самого начала, – Боя, Этьена и Эмильенны?

– Он болен, Коко, – как будто издалека донесся до нее голос Шпаца. Она сдержала слезы, туманившие глаза. Она слышала, как он встал с кресла как раз в тот момент, когда она проиграла битву и залилась слезами. Когда Шпац подошел ближе, она отступила назад, выставив руки перед собой.

– Стой, где стоишь, Ганс фон Динклаге. Не смей подходить ко мне, пока я не услышу все, что хочу.

Его брови сошлись на переносице, но он кивнул и сделал шаг назад.

– Он подхватил туберкулез.

У Андре всегда были слабые легкие, с самого раннего детства. Когда он был ребенком и Коко высказывала свои опасения, Бой обычно настаивал, что мальчик просто бледный, но все англичане бледные. И потом, женщине никогда не понять, как английская частная школа превращает мальчика в мужчину. Содрогнувшись от этих воспоминаний, Коко обошла кресло и снова села. Шпац тоже вернулся в кресло.

– Врачи говорят, что ему недолго осталось, Коко. – Теперь его голос звучал мягко. – Если не положить Андре в госпиталь и не начать лечить.

У нее перехватило дыхание от этих слов. Она прижала руки к груди.

– А в госпитале?

– В госпитале у него будут хорошие шансы на выздоровление.

В комнате царил полумрак, ее заполнили тени. Солнце клонилось к закату. Коко посмотрела Шпацу в глаза.

– Сколько времени у него есть?

– Не знаю.

– Если я сделаю то, о чем меня просят, они должны освободить Андре.

Он кивнул.

– Да.

Коко поняла, что немцы уже это обсуждали. Это козырь адмирала. Она вжалась в спинку кресла.

– Его должны освободить до того, как я поеду в Испанию.

Лицо Шпаца сморщилось.

– Сожалею, Коко, но это невозможно.

– Я требую.

Он покачал головой.

– Я передаю только то, что мне было сказано. И ты не в том положении, чтобы требовать.

– Тогда я не буду сотрудничать.

– Прошу тебя, Коко, подумай. Андре умрет. – Шпац посмотрел на свои руки. – Если бы я обладал властью, все было бы иначе.

– То есть теперь я просительница?

Шпац покачал головой.

– Конечно же нет, дорогая. Но пойми, – он протянул к ней обе руки ладонями вверх. Она не шевельнулась, и он опустил руки. – Ты оказалась между двумя влиятельными людьми, Герингом и адмиралом Канарисом. – Его лицо помрачнело. – У тебя действительно нет выбора. Канарис – это не СС. Мы должны действовать быстро.

– А что, если я окажусь непригодной к тому, о чем меня просят, и провалю миссию в Испании?

Повисло молчание, потом Шпац сказал:

– Тогда Андре проиграет.

Коко закрыла лицо руками.

«Господи Иисусе Христе, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прости мои прегрешения. Накажи меня, но не моего сына».

Но когда она заговорила, голос ее звучал твердо. Разумеется, она поедет в Испанию. Она сделает все, что требуется, чтобы спасти жизнь Андре.

– Я должна немедленно встретиться с Канарисом. – Коко подняла глаза и сжала кулаки. – Ты слышишь, Шпац? Я должна немедленно его увидеть. – Нервы ее не выдержали, и Коко расплакалась.

Шпац взял ее руки в свои, поднял ее с кресла. Она замотала головой, но рядом не было никого, кто бы ей помог или кому было бы хотя бы не все равно. Шпац подхватил ее на руки и отнес в кровать, и в эту минуту Коко окончательно поняла – он один из них. Но он был ей нужен. Ей придется на него опереться, потому что больше никто не мог ей помочь.

«Бой… Бой, где ты?»

Шпац опустил ее на кровать и подложил под голову мягкую подушку.

– Мне нужно мое лекарство, – прошептала Коко. Через несколько секунд он принес ей морфин.

Коко закрыла глаза и застонала. Ее мозг затуманился.

Она плохая мать. Она потеряла сына, когда тот был еще маленьким. Она должна найти его теперь. Она должна его спасти. Только это и имело значение.

Глава двадцать четвертая

Париж

1910 год

Андре было уже пять с половиной лет, и он все еще жил у отца Лекюра, друга-иезуита Боя, когда он впервые приехал ко мне в Париж. Осенью его ждала учеба в школе Бомонт. После того как он расстался с кормилицей, мы виделись время от времени, когда появлялась такая возможность. Нечасто. Недостаточно. В те годы я была так занята, и Бой тоже, время просто летело, годы проходили.

Автомобиль Боя доставил Андре до наших дверей. Войдя в квартиру, он слегка поклонился и сказал:

– Доброе утро, тетя. – А потом обменялся рукопожатием с Боем. Я видела, что серьезный мальчик с высоким лбом и внимательными глазами пристально рассматривает меня. У него была бледная кожа и тонкие черты лица. Шелковистые каштановые волосы разделял косой пробор. Одет он был в короткие брюки и гольфы, белоснежную рубашку с галстуком и темно-синюю куртку. Я нагнулась и расцеловала его в обе щеки, потом взяла за руку. Меня охватило смятение. Я не знала, чего я ожидала. Этот ребенок был почти школьником. Он уже не был тем годовалым малышом, которого я качала на коленях.

Я практически не знала его.

Первые два дня Андре почти все время молчал. Он отвечал, когда к нему обращались, был очень вежливым, почти формальным, помнил о манерах. Я часто ловила на нас взгляд его больших темных глаз, которые, казалось, никогда не мигали.

Бой подарил ему маленький деревянный кораблик, выкрашенный в синий и белый цвета. Мы отвели Андре в Люксембургский сад. Я присела на край фонтана, пока Бой учил его запускать кораблик с другими детьми. Все было почти так, как я когда-то мечтала. Мы ходили с ним на шоу с Панчем и Джуди, катались на карусели рядом с Лувром, водили в музеи, долго гуляли и ели мороженое.

Однажды днем мы шли с Андре по набережной Сены и смотрели на настоящие лодки. День выдался пасмурным и прохладным, солнце пряталось за облаками. Течение реки было быстрым, вода – коричневой и бурлящей. Пена, словно кружевная лента, тянулась за лодками.

Андре шел между нами и держал нас за руки. Иногда мы поднимали его и раскачивали, и мальчик смеялся. Это был такой нежный звенящий звук, который я никогда раньше у него не слышала. Я думала, что мой сын начал привыкать к нам, веселиться.

Окружающие наверняка принимали нас за семью.

Когда мы шли по набережной в тот день, груженая углем баржа медленно поднималась вверх по течению, приближаясь к нам. Бой посадил Андре себе на плечи.

– Смотри, сын, –