Былые дни детей и псов - Сюэдун Чжан

отца множились всякого рода слухи: одни говорили, что он совершил серьезный проступок и теперь с ним будут разбираться в вышестоящих инстанциях; другие передавали, будто на полпути он сбежал, спрыгнув с грузовика, на котором его везли под конвоем… Подумав об этом, Се Яцзюнь невольно обхватила себя руками, словно желая спастись от пронизывающих весенних заморозков. С тех пор как поползли такие слухи, она очень редко выходила из дома в такую пору, и пускай рядом с ней в роли защитника был Танк, она все равно боялась темных ночей – и чем дальше, тем сильнее. Она боялась темноты, черных теней, боялась, что навстречу ей вдруг кто-нибудь выскочит.

Тут до ее ушей долетел слабый девчачий плач: сперва это были просто чуть слышные всхлипывания, но потом они переросли в жалобные завывания. Се Яцзюнь настороженно обернулась на звук и сделала несколько шагов назад. Плач стал громче, равно как и звуки брани. Собравшись уже было идти домой, Се Яцзюнь услышала звонкие шлепки, женский крик и детский пронзительный визг. Как оказалось, все эти звуки доносились из соседнего двора, где жила Бай Сяолань.

Се Яцзюнь замерла на месте и тут же быстрыми шагами поспешила к дому Бай Сяолань. Она словно позабыла о своей слабости. Двор уже давно окружила компания любопытных детей. Вытянув шеи, шалопаи галдели на все лады, словно смотрели выступление бродячих артистов, что под звуки гонгов и барабанов показывают фокусы с дрессированной обезьянкой. Не обращая внимания на их косые взгляды и издевательские замечания, Се Яцзюнь настойчиво протиснулась сквозь толпу, чтобы заглянуть в щель ворот.

И в самом деле, по двору, убегая от матери, нарезала круги рыдающая в голос Бай Сяолань, а мать гонялась за ней во всю прыть и ругалась на чем свет стоит:

– Ах ты предательница, дрянь бесстыжая! Точно говорят, от домашнего вора не убережешься… Раз ты воровка, сейчас я живо оторву твои паршивые ноги!

Се Яцзюнь такая брань показалась жутко оскорбительной. По правде говоря, с тех пор, как Бай Сяолань лишилась отца, ее мать только и знала, что без конца поносить свою дочь, ставшую для нее козлом отпущения; казалось, что без ругани ей и жизнь была не мила. В это время собравшиеся за воротами дети принялись выкрикивать дразнилку:

Раз, два, три, четыре, пять.

Держи воровку! – надрывается мать,

Ни совести нет, ни стыда,

Зря обожала тебя.

Воруешь ты из дома и шашни развела,

Катись же вон отсюда, мать ты довела!

Вслед за этим они громко заулюлюкали и словно оголтелые принялись скакать и выкрикивать всякие непристойности. Се Яцзюнь диву давалась – откуда в них столько энергии и что они такое едят, чтобы так веселиться и забыть про голод?

В последних лучах заходящего солнца Се Яцзюнь успела заметить покрасневшее лицо Бай Сяолань. Из ее печальных, словно у коровы, глаз текли слезы, под носом и на губах виднелись следы крови, коса вся растрепалась. Выслушивая попреки и не в силах найти слов для оправдания, она лишь, всхлипывая, бегала по двору, словно загнанная до смерти птаха.

– А ну стой, паразитка такая, еще раз двинешься с места – прибью!

Мать Бай Сяолань, в которую, казалось, вселился сам дьявол, приближалась к дочери, а та стояла – ни дать ни взять растерянный олененок, которого вот-вот растерзает рычащая волчица. Сердце Се Яцзюнь подкатилось к самому горлу, и она невольно закричала:

– Дуреха, беги, не дай себя поймать!

Но в этот критический момент Бай Сяолань вдруг оставили последние силы, ноги перестали ее слушаться, пару раз она невесомо пошатнулась и охапкой хлопчатника мягко повалилась наземь посреди двора. В ту же секунду безжалостная мать подскочила к дочери и принялась хлестать ее веником по голове. Шлеп, шлеп, шлеп!

Се Яцзюнь, которая больше не могла смотреть на все это, изо всех сил – и откуда они только у нее взялись? – толкнула ворота и ринулась к подруге. Точно какая-нибудь дикарка, она схватила мать Бай Сяолань за тонкую белую кисть.

Стоявшие у ворот зеваки разом остолбенели, никто из них не посмел издать ни звука; затаив дыхание, все смотрели на разъяренную Се Яцзюнь.

– Тетя, как можно быть такой жестокой? Вы же ее убьете!

Мать Бай Сяолань резко обернулась. Ее некогда тонкие, как ивовые листочки, брови теперь напоминали пеньковую веревку. Она раздраженно уставилась на Се Яцзюнь и, злобно скривив губы, огрызнулась:

– Нечего совать нос в чужие дела! Это моя дочь, что хочу, то и делаю!

Наглый вид этой женщины придавал ей сходство с заносчивой кошкой. Но Се Яцзюнь это нисколечко не смутило, наоборот: даже не удостоив ее ответом, девочка быстро нагнулась и помогла приподняться лежавшей на земле Бай Сяолань.

– Сяолань, не плачь, пойдем ко мне.

В ту минуту, когда ослабевшая от бега и слез Бай Сяолань увидела, что находится в объятиях Се Яцзюнь, в ее уже готовых навсегда угаснуть глазах вдруг снова затеплился свет, и они заискрились, словно пламя вновь разгоревшейся свечи. Никогда еще в своей жизни она не смотрела на Се Яцзюнь с такой искренней любовью и грустью.

– Я-Яцзюнь, я, я, я… – У Бай Сяолань перехватило дыхание.

– Все хорошо, Сяолань, не бойся, пойдем, – произнесла Се Яцзюнь, стараясь не смотреть на ее измученное страданиями лицо.

Но не успели девочки сделать и шагу, как мать Бай Сяолань, подбоченясь, с угрожающим видом преградила им дорогу.

– Это моя дочь, с чего ты вздумала, что можешь ее забрать? Кто должен отсюда уйти, так это ты! И вообще тебе следует держаться от нас подальше!

– Хорошо, вы меня больше не увидите, но только не забывайте, что Сяолань – живой человек и имеет право на свободу. Она вам не кошка и не собака. Да будь она даже кошкой или собакой, вы все равно не можете обращаться с ней так жестоко.

– Даже слушать смешно! Как ты смеешь, соплячка, меня поучать? Хм, ты бы лучше за своей семьей следила. Твой отец уже давно не «инженер Се», его с этой должности убрали, теперь он чернорабочий, так что нечего тут пыжиться!

30

На дворе стояла глубокая ночь и царила полная тишь, когда маленькие ручонки наконец отворили с улицы ворота во двор.

К этому времени веки матери уже начали потихоньку смыкаться. Весь вечер она провела в тревоге за своих детей, чутко реагируя на малейший шорох с улицы. Длительное ожидание вконец ее измотало,