Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

душу, в её прелесть и чистоту. Да, чёрт побери, прелесть и чистоту, прелестную чистоту, я её любил, я хотел с ней жизнь связать, войти в неё, как она в меня вошла. Я хотел, я не мог иначе – хотел поселиться в ней навсегда, хотел от неё детей, хотел умножать любовь. Ребёнок от любимого человека – это подарок Господа. Вдумайтесь, ты в любви зачинаешь любовь. Рождаешь человека, которого будешь любить, как никого не любил…

Она, ей-богу, я кожей ощущал это, со всей неизбежностью воспринимала серьёзность моих намерений и металась, так как ей очень нужен был и он, этот чёртов Ард Баулин.

– Баулин? – удивился Костя. – Андрей Баулин?

– Да, проговорился, Баулин, красавец, артист, любимец, член ЦК ВЛКСМ, хотя плевать он, конечно, хотел и на ЦК, и на ВЛКСМ, только об актёрской карьере думал, о своих ролях, о том, как бы де Ниро переплюнуть и завоевать не только Мосфильм, но и Голливуд, что ему отчасти и удалось впоследствии. Опять я о нём, ну что я его так, прости господи? Возможно, между ними был секс, говорю, возможно, они демонстративно время от времени удалялись и возвращались, он как будто удовлетворивший похоть самец, она как будто несколько устыдившаяся добрачного секса невеста… Но, повторяю, ничего, ничего не было. Не было – я вам говорю, даже половой привязки между ними никакой не было. Была какая-то карьерная зависимость. На уровне ЦК или Госкино было решено, что это будет образцово-показательная комсомольская артистическая семья, которую надо двигать и продвигать. Советские Ален Делон и Роми Шнайдер. Я потом об этом узнал, когда мне половину зубов выбили, но это уже было сильно потом. А тогда он был настолько самовлюблен, что не замечал, не чувствовал опасности (потому что не любил её), а я всё приближался к ней. И она приближалась. По секрету ото всех, степ бай степ подходила всё ближе, чувствовала уже не опасность, а неминуемость. Впрочем, ему-то по большому счёту было всё равно – было опасно только для его образа всегдашнего победителя, сердцееда, а для карьеры – невозможно, чтобы его бросили перед самой свадьбой, из-под венца невесту увели. Но ничего, – думал я, – как-нибудь переживёт, петух самовлюблённый…

Я как-то не выдержал и тронул её за плечо, и она вздрогнула, и опять взгляды встретились – зрачок в зрачок – и полетели друг в друга – всё, она была моя. Да, артистки всем отдаются, всем зрителям разом хотят понравиться, но этот взгляд, эта дрожь, когда она вдруг горячими пальцами коснулась моего лба, чтобы поправить упавшую на лоб прядь, и я поцеловал эту её ладонь, и она не сразу её убрала… Всё, я понял, что она моя, а она – что я её. Не было пути назад. Всё.

Валя, которая попала под трамвай моей любви, извините за высокопарность, была в отчаянии, она-то всё видела. Стоп, должен заметить, она меня не любила, как я потом понял, она просто была потрясена предательством, срывом всех планов на жизнь, я для неё, уроженки Саратова, отличницы, был гарантированной отличной партией. И вот она видит, она не может не видеть, как у человека, то есть у меня, выросли крылья. И не в связи с ней, а в связи с другой женщиной… А они были похожи, и цветом светлых волос, и лучистой серостью глаз, и аккуратностью фигур, Валя, может быть, в чём-то со своей спрятанной манкостью была даже лучше, а я запал на артистку, у которой – только взгляд. Не только, конечно…

Да, резонанс, магнитный резонанс. Вот, слово найдено – магнитный резонанс.

В Болгарии, конечно, сухой закон не действовал, Тодор Живков не такой дурак был, как Горбачёв, там не все советские глупости перенимали… Да, международный курорт, всё доступно, и потому все наши стали очень выпивать. Сперва секретно в номерах… Кстати, если бы в СССР этого полусухого закона бы не было, то в Болгарии советские комсомольцы пили бы совсем не так много – а в создавшейся ситуации упивались как будто впрок. Но под присмотром Алексея Ивановича, который с комиссаршей Верой выпивать не мог, по одной простой причине, что она ему запретила – они в Болгарию с сынишкой приехали и в основном занимались политической работой… Да, кстати, там я с удивлением понял, что далеко не все братья-демократы поддерживают Горбачёва, гэдээровские комсомольцы горячо дискутировали в нашем политическом клубе под названием, понятное дело, «Perestrojka». Договорились до того, что открыто заявляли, что Горби предатель дела Ленина, болгары тоже были не очень довольны, за Горбачёва были только чехи и поляки, ну и наши, конечно. Я в этих дискуссиях не участвовал, просто сидел рядом с Арой – Ард эти дискуссии игнорировал, отсыпался после ночных гулянок – и я беспрепятственно чувствовал, вдыхал её, иногда шептал ей что-то шутливое на ухо, и она смотрела на меня с удивлением… Да. Командиру с комиссаршей трудно приходилось, немцы так убедительно доказывали преимущества социализма, с цифрами объясняли, почему уровень жизни в ФРГ выше, чем в ГДР. Приводили данные об американских вливаниях в страны, граничащие с социалистическим лагерем, говорили о гласности как не об инструменте усовершенствования социалистической системы, а как об орудии развала, резко выступили против клеветы на товарищей Сталина и Хонеккера, которая публикуется в «Огоньке» и «Московских новостях»… В общем, дискуссии политического клуба пришлось свернуть. Алексей Иванович с Верой сосредоточились на отдыхе и покупке товаров, при помощи которых можно было наилучшим образом «оправдать» поездку, то есть сдав дефицит в Москве в комиссионку. В общем, ослабили контроль. И почти все постепенно запили. Пили «Слынчев бряг», стоивший всего три лева, то есть три рубля, что в разы дешевле, чем наши коньяки, которые к тому же в СССР были по талонам, и совсем дешёвыми были местные вина… И заводилой был Ард, он пил открыто, ничего не боялся, и ничего ему за это не было, он же артист, член ЦК, ну за его творческой натурой многие и потянулись…

Ард устраивал один мальчишник за другим, прощаясь с холостой жизнью, практически в запой отправился. Если бы Она, Ирина, Ара, его хоть чуточку любила, она бы остановила его, но она его не любила ни капельки, а я не пил тогда, я и так ходил косой от любви. Засыпал и просыпался с ней и жил с ней, жил ею. Пока только образно говоря. Я воспользовался моментом, пока она была без присмотра, и заговорил с нею, не