Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

смей, не трогай его, это мой жених!» Другой человек, зомби какой-то, она визжала не своим голосом. Мерзким, бабьим. Это вам не «Море уходит спать, море уходит вспять, любовная лодка разбилась о быт, и не к чему перечень взаимных болей бед и обид…»

Вечером мы дрались с этим Ардиком. Точнее меня били. Это был международный конфликт, потому что немцы за него вступились, он хорошо говорил по-немецки, кроме того, братья-демократы его тоже знали и любили по кино. А за меня почему-то вступились поляки, у них тоже фамилия Абрамович не зазорная, к тому же с давних пор немцев они недолюбливают, а русских ещё больше, а Ардик с виду был очень русским, за немцев вступились венгры, за поляков болгары, которые поначалу бросились нас разнимать, но… попытки разнимания кончились ожесточённым международным мордобоем. Вырвались наружу истинные, подспудные отношения между этносами. Что характерно, наши с удовольствием приняли участие в драке, причём непонятно на чьей стороне… А повод был простой. Это же было в последний день, я дал слабину и напился, в первый раз в жизни. И привязался к Ардику, меня оскорбило то, что он обнимал Ару. У меня это в голове тогда ещё не помещалось. Но когда этот самовлюблённый кретин между делом стал похлопывать её по попе, по-хозяйски так мять её у всех на глазах – и он видел, что я это вижу, – то на меня нашло. Я пошёл его убивать…

Если бы дело дошло до болгарской милиции, то худо было бы зачинщику, то есть мне. Драка остановилась, когда в неё вмешалась она, Ира, Ара. Не на моей стороне, конечно, она подошла ко мне и подарила пощёчину, которая тоже до сих пор горит на моей правой щеке, она была левша. Она сказала то, что меня остановило, остановило именно своей категорической неуместностью, дурацкостью: «Стыдно, Абрамович, вы же комсомолец! Вы всё испортите!» Что я испорчу? Что, можно было ещё что-то испортить?

При чём здесь «комсомолец»? Как плохо сыграно.

Как пошло всё закончилось.

Закончилось?

Нет. Потом было внутреннее расследование, беседа с Алёшей, Алексеем Ивановичем и его женой Верой, очень хорошим человеком, подозреваю, что в моей судьбе она сыграла положительную роль, то есть всё то хорошее, что делал для меня её супруг, исходило от неё. На обратной дороге я был под домашним арестом, меня не выпускали из штабного купе, в котором ехал наш комиссариат. Я дал признательные показания, то есть всё рассказал Вере, наверное, гораздо красочнее, чем вам, потому что она плакала.

– Борис Аркадьевич, не гневите Бога… – сказал Костя, в глазах которого тоже что-то влажное блеснуло.

– Во-первых, она меня удивила тем, что знала о нашем романе. И для этого, оказывается, не обязательно было быть бдительным комиссаром. «Вы светились, оба, хоть и держались на людях друг от друга подальше, но было понятно, что тут дело нечисто, то есть, напротив, прекрасно и чисто. Мы как-то с сыном проплывали мимо вас, и мой шестилетний Антончик и говорит, знаете, как дети иногда попадают в точку: “Дядя и тётя влюблённые”».

Вера мне объяснила причину такого поведения Ары.

Я сломал бы при таких своих необоримых чувствах её карьеру. А для артистов карьера – всё. Если бы она ушла ко мне, то это был бы скандал чуть ли не на уровне Госкино и ЦК ВЛКСМ, ведь они были выдвинуты на премию Ленинского комсомола. И день свадьбы был назначен. Она говорила, что и в Голливуде подобного непослушания начинающим артистам не прощают, тут не в комсомоле дело, а в реальной профессиональной ситуации, как сейчас говорят, в пиаре. А как бы я поступил, если бы на кону была бы моя карьера, согласился бы я, если бы мне предложили бросить институт и стать районным педиатром где-нибудь в Крыжополе, зато с любимой женщиной, ведущей актрисой местного драмкружка? Я не понимал, ну почему бы ей не стать женой кандидата наук?.. Вера объясняла:

«Да конец всей её карьере, сбежала фактически из-под венца от всеобщего любимца Арда Баулина, да к кому? К Олегу Янковскому, к олимпийскому чемпиону Бубке, к космонавту Атькову, к Ренату Дасаеву? Нет, к стоматологу Абрамовичу. Да, да, будут говорить, что не к выдающемуся таланту, надежде отечественной педиатрии, а к стоматологу или даже протезисту, вы за газетами следите? Какая напряжённость в обществе. Поймите, Ара приняла, как говорится, трудное, но единственно правильное решение. Искусство требует жертв. Она честно всё рассказала Арду, он был в бешенстве, но простил её и предоставил ей право выбора. Если бы вы были рядом, то она несомненно выбрала бы вас, но вас в Варне не было, был Ард, и был их с Ардом фильм, были благодарные зрители… Поверьте, ей очень тяжело, но она поступила мужественно, я же женщина, я понимаю, как ей это решение непросто далось. И вы поймите. Надо смириться, перетерпеть…»

Очень хорошая женщина, всё разобъяснила. И муж её тоже хороший, Алексей Иванович, который в Болгарии за этот скандал обещал меня в бараний рог свернуть, но в поезде помягчел. Добрые люди, им удалось приключение это на тормозах спустить, спасибо перестройке, демократизации, ускорению, будь они неладны, но в институт про мои болгарские скандалы не сообщили.

Смирись, гордый человек!

Приехав в Москву, я смиренно стал искать Арда, чтобы поговорить с ним, убедить, так сказать, в своей правоте, то есть в своём праве, или убить его в конце концов. Такое у меня было настроение. Искал, искал, но меня нашли раньше, встретили возле моего института спортивно одетые молодые люди, очень похожие на тех прорабов перестройки, что «держали» очереди в винных магазинах, и на тот образ, который дал Ард в нашей краткой беседе. Артисты всегда почему-то с братвой корешковали, впрочем, не только с братвой. Прорабы эти подошли, отвели меня в тенёк и поговорили. После чего в расцвете сил мне пришлось решать проблемы протезирования, кстати, вы будете смеяться, протезист оказался моим однофамильцем, на славу сработал, до сих пор его мастерство вспоминаю, иногда, правда, забываю надевать, сегодня, слава Богу, не забыл… Да. И сказано мне ими было, что если меня увидят рядом с известным мне театром или театральным училищем или где-либо на расстоянии ближе километра от известных мне особ, то меня покалечат до такой степени, что я буду сам себе неинтересен.

И я предал свою любовь.

И, согласитесь, так поступил бы каждый, у кого нет под рукой идейно близких, хорошо вооружённых отморозков.