Ветер крепчает - Тацуо Хори

Я знал умерших, я их провожал,

дивился, их утешенными видя

и сжившимися с мертвыми, – так просто,

не как толкуют здесь. Но ты, но ты,

ты возвращаешься и бродишь, чтобы

на что-то натолкнуться и дать знать,

что здесь ты. О, не отнимай того,

чему с трудом учусь; ты в заблужденье,

сочтя сейчас прикосновенье к вещи

тоской по родине. Мы претворяем

ее в себе; она не здесь – внутри

у нас, когда мы чувствуем ее[56].

18 декабря

Снег наконец перестал, и я – раз уж выпал подходящий момент – решил зайти в подступающий сзади к коттеджу лес, в котором еще не бывал. Обдаваемый время от времени снежными брызгами, разлетающимися от покровов, которые с шумом соскальзывали то с одного дерева, то с другого, я, ведомый любопытством, шел вперед, проходя перелески один за другим. Никто еще не успел потоптать свежевыпавший снег, лишь кое-где виднелись полянки, испещренные мелкими следочками: видимо, в тех местах порезвились зайцы. А еще иногда дорогу мою пересекали чуть заметные цепочки следов, напоминающих отпечатки фазаньих лап.

Однако, сколько бы я ни шел, лес не заканчивался, а небо между тем вновь затянули тяжелые снежные облака, поэтому я решил дальше в чащу не углубляться и повернул обратно. Но похоже, сбился с пути и как-то незаметно потерял даже собственный след. Пробираясь по снегу, я внезапно ощутил себя ужасно беспомощным, но все же, не сбавляя шага, упорно продолжал двигаться сквозь лес в ту сторону, где, по моим ощущениям, должен был стоять мой коттедж. И в какой-то момент – сам не знаю, когда именно, – начал различать за спиной чьи-то шаги: эти звуки точно издавал не я, а кто-то другой. Только они были такие тихие, что ухо едва их улавливало…

Я решительно прокладывал себе дорогу меж деревьев и назад не оборачивался. А потом, охваченный каким-то чувством, от которого мучительно сдавило грудь, я позволил прозвучать словам, буквально рвавшимся с языка: это были заключительные строки прочитанного накануне «Реквиема».

Не приходи. И, если пообвыклась,

будь мертвой с мертвыми. Им недосуг.

Но помоги не так – как помогает

мне самое далекое: во мне[57].

24 декабря

Вечером по приглашению моей деревенской девочки-стряпухи я посетил дом ее семейства и справил невеселое Рождество. Зимой эта зажатая меж гор деревенька пустеет, но, когда становится тепло, сюда толпами съезжаются иностранцы, и потому, наверное, местные жители с удовольствием подражают некоторым их обычаям.

Около девяти я в одиночестве возвратился из деревни в белую от снега долину. Когда подходил к последнему перелеску, заметил вдруг, что на купу заснеженных сухих кустов у обочины неведомо откуда падает слабый отблеск. Гадая, что может служить его источником, я обвел взглядом узкую долину, по которой были рассеяны дачные домики, и убедился, что свет горит только в одном – моем собственном скромном жилище, стоящем на удалении, гораздо выше прочих. «Ну конечно, я нынче единственный здешний обитатель, к тому же забрался на такую высоту, – подумал я и с этой мыслью стал медленно подниматься по долине. – А ведь я до сих пор не догадывался, что отблески огней моей лачуги заметны даже здесь, посреди леса, в самой низине. Ну вот, пожалуйста, еще, – мысленно продолжал я, обращаясь к самому себе. – И тут и там, да почти всюду, куда ни посмотри, везде на снегу виднеются пятнами легкие отсветы, и все их отбрасывает мой дом…»

Наконец я поднялся к своему коттеджу и, не заходя внутрь, встал на веранде: мне хотелось еще раз, сверху, поглядеть и оценить, насколько ярко освещают долину огни маленького дома. Но оказалось, что они дают очень слабый свет, заметный лишь возле самых стен постройки. Чем дальше от нее, тем бледнее становились отсветы, постепенно сливающиеся со снежным сиянием долины.

«Как же так? Ведь я наблюдал внизу такую иллюминацию, а сюда поднялся – и вижу более чем скромную картину». Разочарованный, я тем не менее еще раз задумчиво вгляделся в ложившиеся вокруг тени, и тут меня посетила одна мысль: «А с другой стороны, разве не напоминает эта ситуация всю мою жизнь в целом? Я думаю, что света в ней ровно столько же, ничуть не больше, а на самом деле она, возможно, светит гораздо, гораздо ярче, чем мне видится, – как огни этого домишки. И возможно, именно такие вот отблески, которые ведать не ведают, замечаю я их или нет, как будто невзначай жизнь мою и поддерживают…»

Захваченный этой неожиданной мыслью, я еще долго не мог покинуть холодную, окутанную снежным сиянием веранду.

30 декабря

По-настоящему тихий вечер. Сегодня меня вновь занимают непрошеные мысли, и я их не гоню.

«Я не счастливее прочих, но и несчастным меня не назовешь. Помнится, раньше мечты о счастье и других подобных вещах невероятно волновали нас, сейчас же я при желании могу вовсе выкинуть их из головы. И, как ни парадоксально, возможно, именно теперь я сумел подступить к счастью ближе, чем когда-либо прежде. Сердце же мое не обнаруживает перемены: в нем теперь лишь немного больше грусти, однако и радость ему не чужда… Возможно, я остаюсь столь безмятежен, поскольку живу вдали от людей, стараясь не нарушать своего уединения, и за то, что мне, человеку слабовольному, такое под силу, я склонен благодарить одну лишь тебя. Тем не менее меня никогда – слышишь, Сэцуко? – ни разу до сих пор не посещала мысль, будто ты – причина моего нынешнего одиночества. Что бы я ни делал, я делаю, в конечном счете, по собственному решению и желанию. А даже если в своих поступках я все-таки оглядываюсь на тебя, то мне самому все равно кажется, что думаю я лишь о себе: видимо, настолько крепко – неоправданно, незаслуженно крепко – сжился я с твоей любовью. Видимо, до того бескорыстно, до того самозабвенно ты меня любила…»

Пока в голове моей крутились эти мысли, я, будто озаренный внезапной идеей, поднялся вдруг на ноги и вышел из коттеджа. Остановился, по своему обыкновению, на веранде: нескончаемые завывания ветра, гуляющего, похоже, где-то неподалеку – на самых подступах к долине, слышались далеким эхом. Не сходя с веранды, я стоял и прислушивался, словно специально покинул дом