Ветер крепчает - Тацуо Хори

и даже Акира-сан, обычно такой бодрый, выглядел несколько подавленным, поэтому я решила, что в пути между вами случилась какая-то досадная размолвка. Акира-сан не стал заходить к нам и сразу направился домой.

Вечером ты сама рассказала мне, что произошло. Когда вы добрались до К., ты первым делом захотела навестить господина Мори и пошла в отель, оставив Акиру-сан дожидаться тебя снаружи. Только-только миновало обеденное время, поэтому в отеле было необычайно тихо. Не увидев никого, похожего на боя, ты узнала у облаченного в костюм мужчины, дремавшего за стойкой регистрации, номер комнаты Мори-сан и одна поднялась на второй этаж. Затем постучала в названный тебе номер и, когда изнутри донесся голос, похожий на голос Мори-сан, без промедления открыла дверь. Господин Мори, очевидно, ожидал увидеть мальчика-слугу, поскольку не стал даже подниматься навстречу, он лежал на кровати и читал какую-то книгу. Заметив в дверях тебя, он удивился и поспешил сесть.

– Вы отдыхали?

– Нет, просто прилег, пока читал.

Ответив так, он несколько секунд внимательно изучал пространство у тебя за спиной. А затем, видимо разобравшись наконец в происходящем, уточнил:

– Вы одна?

– Да… – Тебе отчего-то стало неловко, и ты поспешила пройти к обращенному на юг окну. – Какая красота! У горных лилий такой приятный аромат.

Мори-сан поднялся с кровати и встал рядом с тобой.

– У меня он вызывает головную боль.

– Надо же, матушка тоже не любит аромата лилий!

– Вот как? Ваша матушка тоже… – Он отвечал очень коротко и сухо.

Ты почувствовала раздражение и тут разглядела мелькающую в зазорах увитой плющом бамбуковой изгороди, что окружала беседку под окном, фигуру Акиры-сан с фотоаппаратом в руках. Убедившись, что это действительно Акира-сан, ты направила все свое недовольство на него: как же так, ведь он клятвенно обещал ждать тебя у входа, а сам тем временем прокрался в разбитый при отеле сад! Господин Мори тоже его заметил, о чем незамедлительно сообщил тебе:

– Смотрите-ка, там, случайно, не Акира-сан? – Затем, словно почувствовав к тебе внезапный интерес, наградил долгим, пристальным взглядом. Ты невольно зарделась и стрелою вылетела из его номера…

Слушая этот короткий рассказ, я размышляла о том, какое же ты еще дитя. Более того, это показалось мне абсолютно естественным, подумалось даже, что я глубоко заблуждалась, усматривая в тебе порой совсем уже не детские, удивительно взрослые черты. Поэтому не стала далее допытываться о причинах охватившего тебя в тот день чувства не то гнева, не то стыда, природу которого ты, похоже, сама до конца не понимала.

Через несколько дней пришла телеграмма, в которой сообщалось, что Юкио лежит больной, у него кишечный катар, поэтому желательно хотя бы кому-то из нас поскорее вернуться домой, и ты, не теряя времени, первой поехала в город. А после твоего отъезда доставили письмо от господина Мори.

«Я признателен Вам за оказанный на днях теплый прием.

Деревня О произвела на меня очень приятное впечатление. Я даже поймал себя на мысли – для меня несвойственной, – как хорошо было бы поселиться в подобном месте и повести тихую, уединенную жизнь. Хотя после визита к Вам я, напротив, переживаю непонятный душевный подъем – словно мне вновь всего только двадцать пять.

В особенности меня поразил момент, когда мы с Вами, выйдя за деревню, вместе глядели на живописную радугу: я ощутил тогда, что владевшее мною мрачное чувство, будто я в тупике, не в силах двинуться с места, неожиданно меня оставило. Полагаю, всем этим я обязан именно Вам. Меня по такому поводу даже посетила задумка небольшого сочинения в автобиографическом духе.

Завтра я возвращаюсь в столицу, но надеюсь, мы еще как-нибудь увидимся с Вами и спокойно, неторопливо побеседуем. Несколько дней назад меня навещала Ваша дочка, но не успел я опомниться, как она убежала. Ее что-то расстроило?»

Если бы я читала эти строки в твоей компании, они, возможно, обрели бы в моих глазах более глубокий смысл. Однако я была одна и, дочитав, спокойно положила письмо на стол, в одну стопку с прочей корреспонденцией. В силу названного обстоятельства я приняла его за нечто крайне незначительное.

В тот же день после обеда объявился Акира-сан, но, узнав, что ты уже в Токио, с самым удрученным видом, словно гадая, не он ли виновен в твоем неожиданном отъезде, тут же, не заходя к нам в дом, развернулся и пошел обратно. Я всегда считала, что Акира-сан – чудесный молодой человек, но, возможно, по причине раннего сиротства принимает все слишком близко к сердцу…

В следующие два-три дня в предгорьях наступила настоящая осень. По утрам я, погруженная в свои мысли, садилась в полном одиночестве у окна, и, пока размышляла о всяких пустяках, ускользающие воспоминания минувших дней обретали как будто такую же детальную четкость, с какой просматривалась теперь каждая складка гор, до сих пор лишь смутно угадывавшихся за встававшей напротив дома лесной чащей. И пусть мне так только казалось, ощущения этого вполне хватало, чтобы внутри меня все сильнее разгоралось невыразимое чувство сожаления.

По вечерам небеса на юге то и дело озарялись всполохами молний. Но было тихо. Я задумчиво опускала подбородок на руки и с неослабевающим интересом следила за небом, по давней, еще подростковой своей привычке крепко прижимаясь лбом к оконному стеклу. И по другую его сторону мне виделось мертвенно-бледное лицо, судорожно вспыхивающее и гаснущее вновь…

Зимой того года я прочитала в одном журнале новеллу под названием «Половина жизни»[64] за авторством господина Мори. Я решила, что это произведение, которое господин Мори задумал, посетив нашу деревню. Судя по всему, он намеревался изложить в художественной форме события, составившие первую половину его жизненного пути, но в имеющейся публикации речь шла только о поре детства. Впрочем, даже в таком, неоконченном виде сочинение не вызывало ощущения недосказанности и сомнений в том, что же хотел сказать автор. Правда, тон повествования отличала поразительная меланхолия, какой в творчестве господина Мори ранее не замечалось. Вполне вероятно, эта необычная тоска давно уже таилась в глубине его произведений, просто раньше она терялась в блеске, каким он окружал себя на публике. Я догадывалась, что в случае Мори-сан столь откровенная манера письма служила свидетельством мучительных переживаний, и искренне надеялась увидеть его труд благополучно завершенным. Однако в журнале появилась только первая часть «Жизни» – продолжение, похоже, так и не было написано. Эта история вызвала во мне тревожное предчувствие: я почему-то не могла избавиться от мысли, что автора ожидает впереди еще немало бед.

В конце февраля пришло первое в новом году письмо от