Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

скорее уважали, нежели любили. А для обожающих охоту на лис сквайров и их простоватых жен он был слишком серьезен и мудр. К счастью и те и другие сошлись на том, что он очень умен, и к концу трехлетнего испытательного срока доктор Каррик наконец приобрел практику, позволявшую ему поддерживать на должном уровне свое небольшое хозяйство, содержать лошадь и раз в год баловать себя покупкой нового костюма.

Вряд ли это можно было считать большим достижением после двадцати восьми лет упорного труда и научных изысканий, и каждый, кто осмеливался посмотреть доктору в лицо, видел на нем печать разочарования жизнью. Окончательно и бесповоротно погрузившись в меланхолию, он не считал нужным что-либо менять. Когда дело касалось профессиональной деятельности, он предпочитал действовать быстро, решительно и напористо, дома же погружался в размышления или садился за учебники.

Эстер, или Этти, как ее ласково называли окружающие, оказалась настоящим сокровищем: ловко управлялась с большим, беспорядочно заставленным мебелью старым домом и содержала его в такой чистоте, что, казалось, он сверкает, точно новенькая булавка. Помогала ей в этом одна-единственная служанка – румяная, пышущая здоровьем корнуоллка, получавшая жалованье пять фунтов в год. Эстер удалось освежить старую мебель, по дешевке купленную доктором у своего предшественника, таким чудесным образом, что неуклюжие столы и стулья стали почти красивыми. Однако в спальнях с их низкими потолками, массивными каминами, огромными, скрытыми под балдахинами кроватями и тяжелыми занавесями из камчатного полотна царил такой сумрак, что прогнать его оказалось не под силу даже ее мастерству. Мрачная старая лестница и длинные узкие коридоры постоянно утопали в тени, навевая мысли о призраках. Доктор и снял этот старый дом потому, что он давно уже снискал славу прибежища привидений. Местные жители с опаской относились к разного рода слухам о потусторонних существах, поэтому арендная плата за этот дом оказалась смехотворно низкой.

Одним промозглым мартовским вечером к доктору Каррику прибыл вестовой передать приглашение к пациенту. Ночь выдалась слишком ветреной и холодной для долгой поездки по пустынной дороге, да и усталость сказывалась после напряженного рабочего дня, но фамилия больного – Трегонелл, произнесенная румяной служанкой, подействовала на него сродни заклинанию. Он тотчас же вскочил с кресла, отбросил в сторону книгу и вышел в тускло освещенный холл. Входная дверь была открыта настежь, явив взору доктора поджидавшего его посланца верхом на коне.

– Мистер Трегонелл вернулся в поместье? – спросил доктор Каррик.

– Да, сэр. Прибыл сегодня утром. Ему уже давно нездоровится, однако, несмотря на лихорадку, он оставался на своей яхте, пока не стало совсем худо. Бороздил море вдоль побережья Испании и южного берега Франции. Вчера мы высадились в Плимуте и приехали домой с ночным дилижансом. Он выглядит довольно скверно, вот и послал меня за вами.

– Немедленно отправлюсь в путь. Есть ли в поместье аптечка?

– Насколько мне известно, была, но вот имеются ли в ней какие-нибудь лекарства, наверняка не скажу.

– В таком случае прихвачу с собой все необходимое. Я скоро. Только оседлаю лошадь.

Поселившись в Сент-Хилдред, доктор предпочитал ухаживать за лошадью самостоятельно. Во всей округе не было более холеного и упитанного животного.

Поместье сквайра Трегонелла считалось едва ли не самым значимым на участке суши между Лендс-Эндом и Лизардом. Это был добротный старый особняк Елизаветинской эпохи с расположенными вокруг него живописными угодьями. Некогда многочисленное семейство Трегонелл сократилось до одного-единственного человека – тридцатитрехлетнего холостяка, который, если верить слухам, весело прожигал жизнь в Лондоне и других европейских столицах, загубив отменное здоровье и почти лишившись рассудка. Его редкие визиты в поместье всегда становились неожиданностью, и никто не знал, когда он появится там в следующий раз. Он никогда не оставался надолго, а если и задерживался, то не знал, куда себя деть. Неизменно избегая местного общества, он находил единственное удовольствие в путешествиях на собственной яхте. Владелец поместья слыл превосходным яхтсменом и, по слухам, успел много где побывать, начиная от мыса Старт и заканчивая Черным морем.

Доктор Каррик был наслышан о сквайре Трегонелле – последнем из старого доброго рода, представители которого носили плащи и мечи и неизменно участвовали во всех великих сражениях, начиная с Войны Алой и Белой розы. Он также знал, что Юстас Трегонелл считался одним из богатейших людей этой части страны: несомненно, ценный пациент для едва сводившего концы с концами доктора.

Часы на конюшне особняка Трегонелла пробили десять, когда доктор и грум въехали в ворота, по обеим сторонам которых возвышались каменные колонны, увенчанные гербом. В тусклом свете бледной луны, которая плыла в море облаков, окружавшая дом лужайка выглядела мрачной и безжизненной, а сам дом – угрюмым и неприветливым. Внутри царило такое же беспросветное уныние. Темные дубовые стены со старинными полотнами, покрытые ржавчиной доспехи, низкие потолки и скрытые в глубоких нишах двери не выдавали никаких признаков чьего-либо присутствия. Сам особняк выглядел именно так, как и должен был: домом того, кто не нашел и не надеялся найти счастье в родном гнезде. Старый слуга, отворивший дверь, провел доктора в большую комнату, заполненную полками с книгами. Мистер Трегонелл сидел у внушительных размеров камина, в котором преданные забвению поленья медленно превращались в серую золу. Рядом стоял низкий столик с настольной лампой, служившей единственным источником света и освещавшей лишь небольшое пространство вокруг, отчего утопавшая в тени комната казалась еще темнее.

– Добрый вечер, доктор, – довольно любезно произнес мистер Трегонелл, захлопнув книгу и указав доктору на кресло напротив.

Доктор заметил, что лицо, повернутое к нему, весьма любопытное. Руины всегда пробуждают интерес, а эта являла собой жалкое подобие самого красивого лица из тех, что когда-либо ему доводилось видеть: бледная, словно мрамор, кожа, глаза серые, но такого темного оттенка, что казались почти черными, широкий лоб, белизна которого казалась еще более ошеломляющей на фоне обрамлявших его густых черных волос, идеальные черты… и на всем этом печать глубокой меланхолии, той крайней усталости от жизни, что поддается лечению труднее, чем любая другая форма депрессии. Открытый лоб прорезали преждевременные морщины, щеки ввалились, поблекшие глаза выглядели изможденными. Если этот человек действительно был последним и единственным представителем Трегонеллов, то роду этому всерьез грозила опасность вымирания.

Доктор Каррик, пощупав пульс своего нового пациента, с минуту задумчиво смотрел на него в ярком свете настольной лампы, потом решил не проводить стандартный осмотр, а напрямик спросил:

– Что с вами происходит? Вы ведь знаете это, не так ли?

– Меня снедает беспокойство и вынуждает постоянно менять обстановку. Не поддающееся описанию отвращение ко всему, ненависть к любому месту на земле, ощущение,