В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

– Через минуту входим в зону видимости из окон монастыря. Ты просил предупредить, – Илон Маск обернется к Иуде.

Иуда скомандует:

– Дивно! Значит, через минутку сбросить балласт!

– Есть сбросить балласт! – отзовется Эдик, выковыривая длинным ногтем из дупел зубов остатки попкорна.

Он дернет рычаг, разверзнется нижний отсек самолета, и увидят пузатые монастырские башни, и рассевшиеся на них безбожные чайки, и кот, пророчествующий безбожницам кары небесные, и рыбаки водорослеловецких галер, и весь вечерний Ареопаг, собирающийся на очередное внеочередное заседание (что-то они зачастят в последнее время), на сей раз посвященное выборам нового научного руководителя Района взамен уволенного Альфа Омеги, – все увидят, что прямо с неба на обнаженные камни бухты Благополучия летят трое. И даже если бы Бог не был запрещен Демократией и светила по-прежнему верили во что-либо светлое, меньше всего эти трое напомнили бы им ангелов.

– Зрелище номер три! – расхохочется, глядя в иллюминатор, Иуда, и до него донесется угасающий крик Сэмэна: «Не бзди, прорвемся!»

На серых камнях бухты Благополучия останутся лежать тела Иоанна, Прохора и Сэмэна, с переломанными костями и разбитыми черепами, то есть, на взгляд любого нормального человека, – совершенно мертвые. Вокруг них будет пыхтеть импотент-океан, уже не способный ни на приливы, ни на отливы, и только Район воссияет посреди черной земли, укутанной в ночь, как в никаб – так сияют в прорезь никаба обольстительные глаза молодой красавицы, над которыми ревнивый сапожник-муж уже занес самодельное шило, чтобы лишить ее последней возможности обольщать.

– Если глазик твой соблазняет тебя, то выколи себе глазик – так он, кажется, говорил? Вот мы и выколем, – прошипит Иуда и направит самодельное шило спасательного самолета прямиком на Район.

23

Американские ученые пришли к выводу, что героические поступки были обычно бессознательными, совершавшие их люди сначала действовали и только потом думали и осознавали произошедшее.

Википедия

Проведя чудесную (в прямом смысле слова) ночь с Машенькой на Голгофе, Альфа Омега полетит домой, где найдет свою келью заклеенной двумя липкими лентами, которыми в предпоследние времена огораживали место аварии или преступления. На сундуке у двери заскулит Савельич, одной лапой крепко держа банку с солеными огурцами, а другой обнимая кадку с кустом под названием «лох серебристый» – последним, что Савельич успел утащить из ботанического сада. Цинковый гроб, служащий сундуком, останется в келье вместе со всем своим содержимым. Гюрзы Демократии, явившиеся в ночи выселять Альфа Омегу, не дадут Савельичу собрать ничего из пожитков – право собственности было давно отменено Демократией как непозволительная в последние времена роскошь, к тому же это удобно для государства: нет собственности – нет воровства.

Продираясь сквозь посконные причитания робота, Альфа Омега не сразу поймет, что, собственно, произошло. Только успокоившись глоточком вороничной настойки, Савельич поведает дитятку, что пока оно, дитятко, прохлаждалось незнамо где с проклятущею вертихвосткою, дитятку уволили из светил и выписали из постоянцев за систематическое нарушение общественного порядка, вольнодумство и тунеядство, а значит, им предстоит ссылка в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов, где в лесах до сих пор орудуют пугачевские шайки и холопы спьяну палят барские усадьбы, как хворост.

Причитая, Савельич взглянет исподлобья на барина, гадая, о чем дитятку должно думать в такую лихую годину своей планиды. Во-первых, – рассудит Савельич, – должно думать о том, чтобы ползти на коленках в серверную, к ИЯ, и вымаливать у него прощение. Во-вторых – о том, чтобы исхитриться выхлопотать другое местечко на Соловках, пусть даже подмастерьем у плотника. Не сомневаясь, что дитятко вылезет вон из своего первосортного эпидермиса, чтобы остаться на Соловках – хучь бы даже и за-ради проклятущей вертихвостки, – старый робот уже соберется нашептать барину, что первое – оно, конечно, поавантажнее, но второе как-то вернее, и лучше синица в руках, чем птеродактили на Районе, но тут дитятко прервет его размышления возгласом, который заставит Савельича всплеснуть ржавыми обрубками:

– А как же небо!!!

– Проснулось дитятко! Все-то вы небо поминаете, когда жареный петух клюнет! – Савельич потянет носом, мгновенно вспомнив волшебный запах жареных петухов на барской кухне, где он по молодости подвизался кухонным комбайном.

– Небо же не успели сдать в эксплуатацию! – Альфа Омега нацепит обратно протезы.

– Ах, вот он о чем думает! – всплеснет руками Савельич.

Альфа Омега рванет к выходу из коридора и вдруг, обернувшись, воскликнет:

– Где Я?

– Охти, Господи, совсем головы лишилось дитятко от горестей непомерных, – всхлипнет Савельич. – Туточки ты, в монастыре Соловецком!

– Ягненок мой где, говорю?!

– Ась? Отнес я его к вертихвостке твоей, – нехотя скажет Савельич. – Куда уж нам-то его теперь прокормить.

Ямочка заиграет на подбородке Альфа Омеги, обрадованного тем, что старый робот все-таки признал его вертихвостку, и тем еще, что теперь у них с вертихвосткой, получается, общий питомец, а это почти как ребенок, и Савельич сквозь ржавые слезы взглянет на дитятко, пораженный отсутствием у того уныния, мало-мальски приличествующего лихой године, и не первый раз изумится странной способности барина всегда находить луч света в конце тоннеля, а если он там не находится, то учинять его самому, включая свой допотопный фонарик.

Так барин и сделает, вылетев в беспробудную мглу за пределами территориального воздуха Соловков, освещаемых маленьким беловатым солнцем, болтающимся среди облаков, как воздушный шарик, один из миллиардов детских воздушных шаров, ошметками которого поперхнулся мировой океан, так что миллионы детских дней рождения для океана обернулись днем смерти.

– ИЯ! Что теперь будет с Районом? У меня же все коды! – спросит Альфа Омега, подлетая ко рву с кипящей смолой.

– Как-нибудь и само управлюсь. Моя хата с краю – в лес не убежит, – лениво ответит ИЯ.

– Неужели нельзя раз в жизни нормально ответить?!

– Молчание золото – на хлеб не намажешь.

– Ясно. Можно я хотя бы небо доделаю?

– Будь здоров! – ответит гуманное ИЯ.

На Районе Альфа Омега первым делом проверит прочность газона; шри-ланкийские кадупулы запружинят под ногами своего создателя, и он воткнет в них табличку: «По газону – ходить!».

Потом выманит из грота белуху, почешет ей переносицу, мысленно с ней попрощавшись, напоит из ладони волнительных попугайчиков, пощекочет брюшко призрачной стрекозы, похожее на свернутый узором наружу гилянский ковер, поразивший переполненное разнообразием мира воображение Марко Поло, когда в мире еще был мир.

Святая свинья, с презрением взглянув на эти не свойственные их породе телячьи нежности, зычно испортит воздух.

– ИЯ! Кто будет убирать за твоей свиньей? Ее все еще тошнит, – спросит Альфа Омега.

– Сторож уберет, – скажет ИЯ.

Петр замычит, от возмущения, не найдя что ответить, и задвигает желваками.

– От Петра ее тоже тошнит, – вступится