Былые дни детей и псов - Сюэдун Чжан

Собаки еще издалека услышали их шумные вопли. Не желая осрамиться и понимая, что раненый Танк утерял боевую форму, они решили, что при таком раскладе лучшая из тридцати шести стратагем – это бегство. Поэтому шустрая Пчела побежала на западную окраину поселка, а Танк последовал за ней. Вскоре они покинули пределы поселка и исчезли в безбрежной тьме.

32

Погруженная в беспросветный мрак привычная лесная тропа спала глубоким сном. Прямые, словно стрелы, тополиные стволы где-то далеко в непроглядной вышине пронзали ночной покров. Недосягаемые зимние звезды, искрясь ледяным серебристым светом, время от времени озаряли девочку, которая забрела в это безлюдное место и не желала возвращаться домой.

Похоже, никогда еще этим звездам не приходилось озарять такой темный, извилистый путь. Частое дыхание и трепет сердца этой девочки говорили о том, что она впервые столь решительно двигалась вперед, позабыв о всяком страхе темноты. Дорожка становилась все мрачнее, все ухабистее, однако сегодня здесь царила необычная атмосфера, пронизанная особым очарованием, доводящим до полного самозабвения. Лес манил и притягивал с такой силой, что отказаться от соблазна углубляться в него все дальше и дальше было просто невозможно.

Запыхавшаяся Се Яцзюнь, иногда останавливаясь, шла и шла вперед и наконец, позабыв об опасностях, уселась на небольшой полянке в глубине чащи. Громко завывая, в лес проник порыв северного ветра, его гул тут же отозвался унылым шумом голых веток, которые где-то далеко в вышине принялись раскачиваться, стонать, шуметь и хмуриться… В одно мгновение ветер прекратился, уходящие в небо величественные тополя встали навытяжку и впали в полное безмолвие, словно внимательно прислушивались к тому, сколько страданий накопилось в душе этой девочки.

В течение года Се Яцзюнь иногда одна, а иногда вместе с Танком то и дело приходила в эту тихую мрачную тополиную рощу. Все здесь ей было прекрасно знакомо: и каждый лучик света, и каждое дерево, и каждая травинка, и каждая крупица земли, и даже каждый звук местной живности. Ей гораздо милее было находиться здесь, среди природы, нежели на заброшенных улицах поселка. Здесь самый воздух был пронизан запахом свободы, свежий ветер приносил облегчение, цветы, трава, птицы и насекомые завораживали своей красотой, а от земли веяло пьянящим влажным ароматом. Но самое главное – в те чудесные теплые дни рядом с нею были две собаки и один подросток, и теперь их силуэты вставали в памяти, словно прекрасная живая картина.

Дарованное природой короткое блаженство уже давно иссякло, после затяжной суровой зимы и холодных весенних заморозков здесь не осталось ничего, кроме мертвой бездыханной тишины, напоминающей саму смерть. Се Яцзюнь даже засомневалась: туда ли она попала, пока бесцельно бежала вперед?

Она никогда и подумать не могла, что это место может выглядеть настолько неприветливым. Устремленные к небу изворачивающиеся ветки оскалили зубы, выпустив корявые когти прямо перед ее глазами. Задержавшиеся на макушках одинокие листья болтались в разные стороны, словно обнаглевшие черные летучие мыши. Пружинисто скрипела под ногами жухлая трава, и листва оставляла на обуви мерзкую, точно от раздавленной жабы, слизь, отчего девочку едва не выворачивало наизнанку.

Однако все это было не так уж и страшно, и она вполне могла это перетерпеть. То, что действительно вызывало у нее страх и омерзение, так это людская болтовня и озлобленность. И ради того, чтобы обрести чистоту и покой – пусть это будет даже мертвая тишина! – она забежала в самую глубь темной тополиной рощи, да так далеко, куда зимою никто и не захаживал. А мертвая тишина только в разговорах кажется страшной, на самом деле она во сто, в тысячу, в десять тысяч раз приятнее скандалов и ругани!

В какой-то момент Се Яцзюнь обуяло желание тотчас отправиться на стройплощадку к отцу. Ей казалось, что в этом мире только он мог понять ее горе и унять душевную боль, но пока она шла, то совсем пала духом. Понемногу она осознала, что отец в эти дни ей совсем не помощник: ведь сейчас под угрозой находится его собственная жизнь. Буквально только что об этом вполне уверенно говорила мать Бай Сяолань, да и сама она из подслушанных ранее ночных разговоров родителей знала, что некоторые недоброжелатели лезут из кожи вон, чтобы облить грязью ее отца, навешать на него ярлыки и опорочить его честь. Самое меньшее, с чем столкнулся сейчас отец, – это отстранение от должности, и это ее очень беспокоило. Накануне Нового года отцы всех других семейств вернулись домой, чтобы отметить праздник в кругу родных, и только ее отец не пришел. Мать из-за этого очень убивалась и горевала, а Се Яцзюнь с братом, чувствуя мрачное настроение матери, пребывали в постоянном страхе, не понимая, как жить дальше. Иными словами, рассуждала она, если ей удастся разыскать отца, то какой в этом прок? Скорее всего, ее будет ждать еще большее разочарование, ее будущее – точь-в-точь как этот голый лес, лишенный даже самой малости жизни и надежды.

Казалось, она подчинилась своей судьбе. Некогда ее жизнь напоминала цветущую рощу, теперь же, попав в беспощадную реальность суровых морозов, она пришла к полному упадку и одичанию. Девочке не хватало опыта, чтобы полностью осознать обрушившиеся на нее жизненные невзгоды, но это не помешало появиться в ее голове странным мечтам о смерти, что так не подходило ее юному возрасту!

То и дело в ее памяти всплывала та жуткая ночь, которую она вместе с Бай Сяолань провела у речной отмели. Тогда у девочек были с собой самодельные факелы, чей яркий огонь в критический момент спас им жизнь. Можно сказать, что тогда их судьба находилась в их собственных руках. Но окажись с ней рядом голодный волк сейчас, она бы уже не смогла отпугнуть его факелом. И тогда у нее возникли мысли о том, что лучше попасть в волчью утробу, чем влачить эту беспросветную мрачную жизнь. Тогда никто больше ее не осудит, больше не придется терпеть ничьи оскорбления, поскольку она обретет вечный мир и покой.

Разумеется, такие мысли усугублял не отступавший ни на минуту голод, который день-деньской следовал по пятам, словно волчара. Зерно в доме постоянно заканчивалось, положение матери, чей живот мало-помалу выпячивался наружу, становилось удручающим, брат постоянно выл, что помирает от голода, сама она вынуждена была одна копаться в поле в поисках редчайших заплесневелых зерен. Такого рода труд никак не облагораживал, она стала даже хуже, чем мышь, и была достойна презрения. Сполна испытав на себе такие мучения,