Былые дни детей и псов - Сюэдун Чжан

девочка утратила всякую надежду. Она не понимала, почему все это выпало на ее долю. Единственное, что ее отрезвляло, так это мысль о том, что такого рода жалкое существование лишено всякого смысла. В ее душе уже давно поселилась мертвая тишина. Похоже, лучшим облегчением стала бы смерть.

Раньше она жила, не зная ни печали, ни забот, и даже представить себе не могла, что в этом мире может быть столько неопределенности и горя. Когда вся эта гора страданий камень за камень легла на ее хрупкие плечи, она уже не могла поднять головы, распрямить спину, вдохнуть полной грудью. Ей хотелось громко закричать или расплакаться; ее некогда крепкий дух уже целиком погрузился в сплошной хаос и смятение. Как бы то ни было, но для девушки ее возраста не под силу было терпеть еще более тяжкие страдания.

В какой-то момент ей стало казаться, что никогда раньше она сюда не приходила, как будто ничего и не было, как будто просто настало время отправиться в далекий сказочный рай, где больше не будет ни обмана, ни издевательств, ни насмешек, ни страха, ни мороза, ни голода. Превозмогая себя, она принялась думать о том, что, наверное, неплохо было бы в эту безмолвную холодную ночь взять и спокойно отдаться во власть тополиной рощи. Собственно, чем плох такой выбор? Во всяком случае когда-то ей так нравилось здесь прогуливаться.

Днем, когда Се Яцзюнь выходила из дома, мать собственноручно повязала вокруг ее шеи красный газовый шарфик, который часто носила в молодости. По ее словам, этот шарфик отец Се Яцзюнь подарил ей накануне свадьбы как символ вечной любви, ну а теперь он по наследству перешел к любимой дочери. Однако в скорбную весеннюю ночь красный шарфик не мог подарить ей ни малой толики тепла, сейчас он казался даже не красным, а черным и символизировал уже нечто более значительное, овеянное неизбежной фатальностью.

Дрожа всем телом, Се Яцзюнь поднялась с земли и, машинально вскинув голову, посмотрела ввысь. Луна так и не показала своего лица, на девочку безразлично взирали лишь смутно мерцавшие звезды. Она рассеянно уставилась на самую большую и яркую из семи звезд Большого ковша. Эта звезда превращалась то в мордашку младшего брата, то в лица ее родителей, то в мохнатую морду Танка. И вдруг она воспылала к этому сверкающему звездному небосводу какой-то совершенно беспредельной любовью. Как же ей хотелось тоже очутиться среди этих звезд, превратившись в самую малюсенькую звездочку, которая бы никогда-никогда не упала на эту землю.

Глаза ее увлажнились, и по щекам потекли два ручейка слез. Она освободила шею от газового шарфика и одеревенелыми пальцами провела по его гладкой холодной поверхности. На какой-то миг ей показалось, что она чувствует оставшиеся на нем материнское тепло и былую отцовскую страсть, но теперь это утратило всякую важность. Словно святыню или острый нож, она почтительно взяла этот красный шарфик в обе руки и направилась к ближайшему старому тополю, ее последнему пристанищу в этой жизни…

33

Двигаясь плечом к плечу, Пчела и Танк наконец-то скрылись во тьме тополиной рощи. Им пришлось очень постараться, но опасность, можно сказать, миновала. Убедившись, что за ними нет никакой погони, псы остановились, чтобы хоть немного перевести дух. Пчела принялась вылизывать лоб и глаза Танка, освобождая их от крови, так что теперь обзор у него стал гораздо четче. Но только они успокоились, как острое обоняние и врожденное чутье снова привели их в смятение.

Легче всего запахи улавливаются ночью, и собакам от своего умения никуда не скрыться. Едва учуяв знакомый аромат, что легким потоком струился в ночном ветерке, собаки, не сговариваясь, пришли в возбуждение. Этот запах был совершенно не похож на тот, что исходил от подростков-хулиганов. От тех исходила грязная, отвратительная и даже гнусная вонь. А от этой разливающейся среди рощи воздушной струйки веяло такой беззащитностью, тоской и одиночеством, что собаки, забыв про панику и усталость, принялись тотчас исследовать носами округу.

Все в этом лесу находилось в забвении, и только эти чудом спасшиеся собаки, не щадя себя, рвались куда-то вперед. Необыкновенный аромат становился все ближе; иногда он, подобно ветру, улетучивался без следа, а иногда, наоборот, заполнял все пространство вокруг. Именно этот витающий во тьме чуть слышный, похожий на волосок запах непрестанно направлял их все вперед и вперед.

Деревья, камни, земля, жухлая трава, опавшие листья… все как один молчали; тополиная роща напоминала нескончаемый лабиринт, в недрах которого из стороны в сторону метались собаки. В этом мире осталось только двое преданных псов, которые, шумно присвистывая, развернули в лесу активные поиски. Омертвевшие с осени ветки и плети трескались и ломались от мощного напора их взмыленных тел.

Все вокруг казалось иллюзорным и вместе с тем реальным. Пока они бежали, еле слышный аромат вдруг снова ослаб и, рассеявшись словно облачко, улетучился в неизвестном направлении. Пока собаки недоумевали, рыскали, принюхивались, бесцельно блуждали, выискивали, беспокоились, тревожились, запах взял и исчез, не оставив даже малейшего следа, что вконец озадачило собак.

Но это их не остановило, ведь по своему упорству и верности собаки не сравнятся ни с одним человеком в мире. Собака ни за что не бросит свою цель, на след которой напала, при этом ничто ее не остановит: ни густой туман, ни высокие горы, ни глубокие реки, ни огромное расстояние, ни срок поисков длиною в жизнь. Она будет непрестанно работать своими ноздрями, изо всех сил таращить глаза и задыхаться от пыла и усилий. И пусть даже запах ослабевает, самое главное – сохранять спокойствие, чтобы не упустить любую, даже самую малейшую зацепку, а еще лучше – найти след, след человеческой ноги.

И вот уже совсем скоро собаки и в самом деле отыскали следы. В кромешной тьме они едва не пропустили их. Похоже, эти следы оставил какой-то заблудившийся ягненок, который бродил тут без всякой цели, тыкаясь в разные стороны. Вероятно, он даже впал в панику, о чем свидетельствовал проделанный им извилистый путь. Взяв след, собаки снова пришли в возбуждение. Теперь они непреклонно продвигались по этим нерешительным, путаным отпечаткам, продолжая держаться настороже.

Одна за другой собаки перепрыгнули через каменистое устье ручья, перемахнули через два желтоземных холма, проникли в самую чащу леса и без оглядки ринулись к самой западной его оконечности. Вокруг не было видно ни зги, и при этом стояла пугающая тишина, лишь над головой сонно моргали звезды. Не думая ни о чем, собаки