Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

Особенно часто нападало на меня певческое настроение после семейного обеда в нашей летней кухне в подвале. Накушавшись, я забиралась на печку и начинала с чувством петь.

Я пела и воображала, что буду артисткой!

Возможно, это убеждение сложилось под влиянием «дяди Миши».

Появился он у нас в селе неожиданно, приехав издалека, из города Одессы, довольно потрёпанный жизнью, плохо одетый, вовсе не похожий на артиста – мужик мужиком, – но с идеей организовать у нас в селе клубную самодеятельность.

Как-то пришёл к нам домой, долго разговаривал с моим отцом о клубных делах. Уходя, поставил меня на табуретку, спросил:

– Петь умеешь? Стихи читать можешь? Приходи в клуб. Я из тебя артистку сделаю.

И ведь, правда: многих сельчан организовал. Поставил пьесу, в которую привлёк нашу родственницу, племянницу бабушки, Соню Бокову, вдову с двумя детьми Фаей и Колькой. Была тётя Соня робка, тиха, на артистку совсем непохожая. Впрочем, роль у неё была небольшая. Я запомнила, как она сидела на сцене за столом, накрывшись платком, и говорила странные для меня слова роли: «Курлы-мурлы! Летите орлы!» Вроде как ворожила. А односельчане в зале плохо слушали, зато громко реагировали:

– Гли-ко! Гли-ко! Это ведь Сонька Бокова артисткой заделалась!

И мне было жалко тётю Соню – вид у неё действительно был жалкий.

И однажды дядя Миша позвал в артистки и мою подружку Зойку Конюхову. Он решил поставить на сцене детскую пьесу «Я хочу домой». Зойке предстояло играть роль русской девочки Иры, оказавшейся в годы войны в фашистской Германии. С матерью она была разлучена, жила в батрачках у каких-то немцев, почти забывшая русский язык, и звали её на немецкий лад Ирмой.

Я, конечно, сильно расстроилась: почему не меня взяли на роль Ирмы? Подружка объяснила, почему:

– У тебя нет немецкого платья, а мне Коля из Германии привёз. И ты плохо слышишь. Ты же не выучишь слова пьесы наизусть, это не стихотворение или песня, слова будут подсказывать за сценой. А я уже выучила немецкие слова. Я буду кричать: «Майне мутер» чужой тётеньке, думая, что это моя мама. И плакать мне будет надо, а ты ведь не сумеешь понарошку плакать!

– Так ведь и ты не сможешь понарошку плакать! – возражала я.

Впрочем, я что-то не помню, чтобы эта пьеса шла в нашем клубе.

Дядя Миша участвовал в самодеятельности и сам. Был ведущим концерта, а чтобы развеселить публику, включал танцевальные номера.

Поскольку я тоже была принята в артистки, мне разрешалось быть за кулисами. Собственно говоря, никаких кулис и занавеса не было, а правее помоста сцены находилась отдельная комнатка – «артистическая». Там мы, артисты, собирались перед концертом.

Меня поразило, как дядя Миша может быстро изменить своё лицо и поведение. Я ещё не знала, что значит «быть в образе» и, когда читала стихи со сцены или пела песню, в свои семь или восемь лет неизменно выходила сосредоточенная, с серьёзно-надутым видом, не меняя выражения лица, что бы я ни исполняла. А дядя Миша, вот только что деловито договаривался в «артистической» с баянистом Димой, отдавая ему указания, как играть, и вдруг ни с того ни сего оскаливался в деланой улыбке и, подхватив дородную деваху-партнёршу за руку и привстав на носки, выбегал на сцену. Начиналась весёлая пляска.

Про Диму-баяниста следует тоже рассказать. Уж где его только нашёл дядя Миша? Баянист наш был сильно косоглаз, недотёпист и косолап, мелодии все перевирал. Да где же взять хорошего баяниста? Присутствуя на репетициях, я видела, как дядя Миша с досадой произносил непонятную для меня фразу: «Димк, над по нотам!» Что такое ноты, я не знала и только спустя годы поразилась тому, что музыку можно записывать на бумаге специальными знаками-нотами. И по этим нотам можно сыграть незнакомую мелодию. Я же пока обходилась хорошей музыкальной памятью, запоминая песни из кинофильмов быстрее слов. Текст почему-то запоминался плохо, надо было повторять его многократно, чтобы зазубрить.

И однажды я позорно провалилась с исполнением песни про трёх танкистов. Фильм прошёл недавно. Песня полюбилась всем. Дядя Миша поручил спеть мне её со сцены во время очередного нашего концерта. Народу в клуб пришло много. Явились принаряженные мои родители.

И вот мой выход. Дядя Миша объявил меня, Дима-баянист заиграл знакомую мелодию. А я неожиданно забыла текст. Дядя Миша, стоя за кулисами, проговорил первую строчку, и я запела:

– На границе тучи ходят хмуро.

И замолчала. Среди зрителей оживление, смех. Я и вовсе растерялась. Мне бы убежать со сцены, пока не поздно, но я словно приросла к сцене. Маясь про себя, пыталась вспомнить вторую строчку. Дядя Миша подсказал. Вместо того, чтобы петь сначала, я пропела:

– Край суровый тишиной объят.

И опять надолго замолчала. Подсказок дяди Миши я уже не слышала, потому что в зрительном зале шум и хохот заглушал всё.

Дядя Миша делал знаки, чтобы я ушла со сцены, а я стояла и слушала зал. А из зала дружно и слаженно неслось:

– На высоких берегах Амура

Часовые Родины стоят!

И я пела эти строчки, потом слушала, что мне споют из зала дальше.

Всё бы ничего, если бы я отнеслась к этому весело, но мне было мучительно стыдно, мои страдания явно были видны всем. Однако песню я допела с подсказками зала до конца и за сценой разревелась.

Домой после концерта шли втроём: я и папка с мамой. Папка был сильно раздражён, ругался:

– Разгильдяйка! Не могла выучить слова! Опозорила нас!

Мама, поняв, какие муки я переживаю в душе, предусмотрительно одёрнула папку:

– Андрей!

Дома я забилась на печку, не шла ужинать и несколько дней не выходила из дома. На артистической своей карьере я поставила точку.

А вскоре пришла ещё одна мука, но другого плана. Элементарная зависть к талантливой девочке, сорвавшей восторги зала.

Девочка была приезжая, городская. Кажется, её звали, как и меня, Людой.

Она пела со сцены русскую народную песню «голосом Руслановой», а была чуть постарше меня. Русланова – всенародная любимая певица. Её «Валенки» часто звучали по радио.

И вот какая-то шмакодявка поёт почти как Русланова! Ей громко и долго хлопали, а Клавдия Булатова, любительница покрасоваться на народе и потому сидевшая всегда в первом ряду, вдруг бросила к ногам Люды трёшку – деньги, на мой тогдашний взгляд, очень большие!

После концерта я шла рядом с девочкой, чувствуя какую-то приниженность, заискивающим