Городошники - Татьяна Нелюбина

Как же она их нашла?

– А теперь, Даша, спать.

– Нет!

– Дашенька, все дети днем спят. Или хотя бы просто так полежи. Давай, я тоже с тобой полежу.

– Нет! – она быстро залезла в кроватку, закрыла глазки.

Проснулась, мгновенно села, повертела головкой и спросила со смешком, чуть ли не радостно:

– Папа уехал! Уехал? Дася не будет пакать!

Я опять и опять удивляюсь, как же она все понимает? И такая малюсенькая, бедняжка, а смеется, хотя ей хочется плакать: папа уехал!

Я домывала пол. Даша озабоченно развела ручки, вдруг убрала все игрушки, сдвинула свой столик и запыхтела, стараясь свернуть ковер.

– Доча?! Сама все убрала? Какая же ты молодец! Ах, какая чудесная девочка у меня растет!

Даша, вспыхнув, засеменила туда, засеменила сюда. Нашла свое ведерко, попросила налить водички. Через пять минут опять прибежала с пустым ведерком. Еще через пять минут снова попросила налить воды.

Я пошла посмотреть, что она там делает. В коридоре – лужа, в ванной – лужа, а третью на кухне Даша затирает носовым платком.

А мне так трудно наклоняться.

И вот я затру пол, она в этом месте водичку выливает и тоже моет. Я – за ней, она – за мной.

Вымокла вся, упала, но не заплакала, наконец, мы справились с мытьем полов.

Начали вытирать пыль. Я – с большой мебели, Даша – с игрушечной.

– А теперь пойдем пить кефир.

– Ни, мама, ни!

– Пойдем!

– Ни! Ни! – подбежала ко мне, стукнула.

Я рассердилась:

– Уйди от меня, дрянь такая!

И испугалась. А она мне потом так же ответит? И, действительно, она тут же сказала:

– Ди! Ди! (Уйди.)

Ну и уйду!

Даша обрадовалась, тут же рассадила кукол. Потом перенесла столик подальше от меня, потом стулья там же, подальше от меня, в рядок поставила.

Неинтересный возраст какой-то… Я бы ей почитала, она не слушает. Картинки бы показала – куда-то красивые книжки с картинками исчезли из продажи. Есть серия «Мои первые книжки», так они без картинок.

Купили ей красивую куклу, но Даша с ней не играет. По-прежнему укладывает свою оборванку Катю на книжки, носки и так далее.

Я прибрала ее кроватку. Даша тотчас из своего угла закричала:

– Даша бай ни!

– Да нет, глупышка, мамочка не укладывает тебя спать!

Она вдруг завопила:

– Даша бай ни!

Я подошла к ней, подсела:

– Даша, я не укладываю тебя спать!

– Ди! Ди! – и замахала на меня руками, еще громче закричала.

– Доченька, Дашенька! – я ее обняла, а она все кричит, вырывается:

– Ди! Ди!

Я ее опустила на пол, она оттолкнула меня двумя руками.

Как я рассердилась! Так рассердилась, что никакой жалости к ней не испытывала.

– Пора ужинать. Пойдем мыть руки.

Она вдруг побежала к окну, взяла тряпочку, которой пыль вытирала, сморкнулась, вытерла личико, глазки. Потом побежала ко мне, с распухшим красным носиком:

– М-м-мам…

Меня захлестнула жалость. Крошка, бедная моя, боится, что я помешаю ей играть, вмешаюсь в ее важные проблемы: куда посадить Катю, куда ее положить… Сколько раз говорила себе: не требовать нужно, а осторожно отвлечь от игры, незаметно вовлечь в другую, чтобы она знала, со мной играть гораздо интереснее.

У меня не хватает терпенья! И к тому же – сержусь. Все же потом против меня и обернется… Как меня саму пугал иногда мамин взгляд, она смотрела на меня как чужая. Я не понимала: разве можно так смотреть на меня? А сама? Все повторяется? И моя дочь будет вспоминать, как я смотрела на нее – с раздражением, как на чужую.

Я все чаще замечаю в себе то, что мне так не нравилось в маме. Я помню, как глубоко меня ранили грубые слова, окрик. А сама? Сколько бы я ни критиковала маму, а все чаще позволяю себе распускаться, неряшливо ходить дома, как мама, кричать на дочь… И много еще чего я нахожу в себе вопреки своему желанию. Хотя я очень люблю маму, но вижу ее недостатки.

Даша не спускает с меня глаз, ловит каждое мое движение – почему мама стоит? почему мы не идем мыть руки?

Обняла меня, поцеловала, присела на корточки, погладила мою ногу: «Нога!» Потрогала тапок: «Тапка!»

Мы сели ужинать. Даша держала ложку и старательно ела, не сводя с меня глаз.

– Даша сама все съела? Умница Дашенька у меня!

Даша заверещала от радости.

Мы пошли погулять перед сном. Какой длинный день. Прохладно после дождика. Сыро.

Даша побежала в гору. Упала, быстро вскочила и опять побежала.

– Даша, мама не может идти в горку! Маме тяжело!

Куда там, Даша уже скрылась из виду.

Я ждала ее ждала, пришлось подниматься.

Она висела на какой-то перекладине.

Не знаю, что у меня было во взгляде, но Даша, едва завидев меня, засуетилась, закричала: мама! Нежно так, невинно: мама! мама, все!

Но день еще не закончился. Еще нужно было купаться. Услышав ненавистное «купаться», она опять подняла крик.

– Давай искупаем твою Катю.

Обошлось без слез, и пока Даша возилась со своей Катей, я ее искупала.

Выпили кефирчик, пошли к кроватке. Но Даша остановилась у шкафа:

– Суба!

Я достала ее шубку. Даша стала ее баюкать, обнимать. Потребовала:

– Патье!

Достала платье. Нет, отталкивает, не это! Достала другое, она опять в крик. Скомкала платье, кричит.

Я испугалась не на шутку, заболела? Хотела поставить ей градусник, она меня оттолкнула: ди! ди!

– Хорошо, я уйду.

Она сидела на полу, хныкала и упорно приговаривала: ди, мама, ди!

Целый день: уйди, мама, уйди! А разве я виновата, что твой папочка уехал? Что ты из-за этого мучишь меня!

Даша составила стульчики «поездом» и сказала, что поехала к папе. Подумала немного и добавила: Даша бай-бай папа! Даша, мол, и спать будет у папы.

Я заплакала.

Даша подбежала ко мне, обняла, даже поцеловала, сказала: все! мама! все! Даша бай-бай мама! Залезла в кроватку, закрыла глазки.

Чудо мое луковое.

Она крепко спала. Я так люблю ее в эти минуты, головенка повернута к стенке, ручки лежат, поднятые наверх, со сжатыми кулачками. Вылитый папа.

Даша будет красивой. А мой мальчик будет похож на меня – некрасивый, но умный.

Я и третьего ребеночка рожу. Хорошо бы – близнецов.

– Мила, – шепчет баба Тося, – ты дверь запри, я в гости еду, ночевать не буду.

Я иду за ней, жду, когда она оденется, запираю дверь… и меня охватывает страх. Липкий, столбнячный