Базельские колокола - Луи Арагон

будто собираясь перейти на правый берег. Но, должно быть, она только хотела посмотреть, как течёт чёрная ночь реки, и потому облокотилась на парапет, ближе к середине моста. Под ней стремительно бежала бурлящая вода. Такое вот ощущение уходящего из-под ног пола бывает во сне. Мысли Катерины плыли вниз по течению, следуя каждой извилине струек. Волны бежали откуда-то издалека, со дна детства к сегодняшнему дню, к этому длинному, нескончаемому дню…

Вдруг, неожиданно для самой себя, она швырнула вниз шляпу: шляпа завертелась и канула в самое сердце вод. Катерина не видела, как она плывёт куда-то, в сторону далёкого моря. Так она стояла без шляпы, среди ночи. Её отдавшееся воле судеб воображение кружилось в водоворотах вслед за шляпой. Она была вся целиком во власти воспоминаний о Клюзе, где её жизнь потерпела крах, там, в взволнованной толпе, где в пыли лежали раненые, бежали солдаты с ружьями наперевес в сторону горящего дома, а солнце играло на жёлтой собачонке.

Да, в тот момент она стояла на перекрёстке. Её отрезало от своих, — она даже крепко верила, она хотела так верить, — от своего класса. Но она не справилась: порвав с одними, она не связала свою жизнь с другими. Всё, что она проявила, — это любопытство путешественницы, не больше. Она так и не сумела сойтись с другими, с врагами её близких, тех, которых она с отвращением ещё сегодня должна признать за своих. Всё оттого, что в ней сохранились от прежней жизни какие-то смешные потребности. Ей было бы невыносимо — совсем как какой-нибудь девке, — если бы ей не на что было купить себе платье. Её свобода, это великое слово, за которым она всю жизнь тащилась на буксире, всегда выражалась только в жалкой возможности не работать, слоняться без дела, и именно этот самый денежный переводик из Баку и удерживал её (хотела она этого или нет) в рядах, из которых она думала вырваться.

Чёрные волны продолжали катиться, и шляпа, верно, уплыла уже сумасшедше далеко. Перед глазами Катерины над рекой прыгало светлое пятно, — должно быть, она слишком долго смотрела на фонарь, — похожее на жёлтую собачонку… Жёлтая собачонка очень испугалась выстрелов, она всё пряталась за Жаном… Невыносимее всего была мысль о Жане. Жан будет генералом, разве только другие выстрелы… Но Катерину преследовала мысль об убитом рабочем в окровавленной рубашке, а не о Жане.

Так же неожиданно, как она поступила со шляпой, так же естественно, не раздумывая, она влезла на парапет и в последний раз провела обеими руками по волосам.

Но кто-то хватает её в охапку и ставит на землю. Держал её здоровенный парень, судя по пальто и кепке — шофёр.

— Вы эти штучки бросьте, Лизетт, — сказал он низким и грубым голосом, плохо вязавшимся с его совсем юным лицом. — Я давно смотрю, что-то барышня дурит. Сначала — шляпу. Досада какая! Не нравилась вам, что ли? Я стоял вон там, на углу набережной. Машину бросил. Ну, ну, это ещё что такое? Реветь? А? Будет, всё пройдёт. Нет уж, позвольте, я вас не выпущу… А то ещё раз… Нет? Больше не будете! Слово?

Он её не совсем отпустил. Она закашлялась.

— Простудились? Сколько вы тут стоите мокнете? Пойдём погреемся где-нибудь. — Он не понял движения Катерины. — Ну уж от рюмочки отказываться не приходится, милок! Правда, мы незнакомы. Одним словом, меня зовут Виктор…

Она вытирала лицо. Может быть, он тогда заметил, как она хороша.

— Во всяком случае, я вас, девонька, не отпущу. Вдруг вас опять потянет. Пойдёмте отсюда подальше. Машина моя в конце набережной. В один момент будем у Альма, там есть спокойный трактирчик. Уж вы не откажитесь выпить грогу или горячего вина. Смотрите, вся побелела!

Вот как Катерина познакомилась с Виктором.

IV

Когда в 1886 году в Деказвиле начались серьёзные беспорядки, Жанна Дегенен как раз была в положении. Дегенен тогда же решил покинуть эти места, где угольный комитет отказывался давать работу принимавшим активное участие в забастовке и находящимся на подозрении по делу убийства инженера Ватрена.

Дегенен увёз жену в Париж, к двоюродной сестре, прачке, и оставил её там до родов, чтобы самому найти работу и тогда уже приехать за ней. Так она его больше никогда и не увидела. Он погиб на рудниках Лауры в первые же дни. Ему было двадцать три года.

И маленький Виктор Дегенен случайно оказался парижанином. Он бесхитростно рос в самом низу улицы Рокетт, около Бастилии, где мать работала у двоюродной сестры Адели. Около 1890 года Жанна сошлась с железнодорожником, кочегаром на экспрессе. Он неплохо зарабатывал, но домой приходил полумёртвый от усталости. Жили они в конце улицы Буле, у Сент-Антуанского предместья. Когда Виктору исполнилось десять лет, дома пошли ссоры, потому что Жанне хотелось учить его катехизису, чтобы он подготовился к конфирмации и был как все, а кочегар кричал, что это позор и что если она так поступит со своим ребёнком, то он её бросит. Жозеф крепко любил Виктора. Раз он тайком увёз его с собой на паровозе. В 1897 году Жозеф погиб во время крушения. Говорили, что это была вина машиниста, а может быть, и самого Жозефа. Как бы то ни было, так как Жанна не была с ним обвенчана, то она не имела права на пенсию, — впрочем, и за Дегенена, своего законного мужа, она тоже не получала пенсии. Она вернулась в прачечную, а Виктора отдали в ученье к ломовому извозчику на улице Паннуайо.

Учение заключалось главным образом в мытье пола и телег; он исполнял также поручения, помогал хозяину по дому, выносил мусор, ходил за водой. Двенадцать, тринадцать часов работы. Но зато его кормили. В школу он ходил только до одиннадцати лет, но он не жалел о ней.

В тринадцать лет он был уже большой и сильный мальчик, и кузина Адель достала ему место у возчика, занимавшегося извозом на Центральном рынке. Кузина стирала на возчика. Виктор продолжал чистить телеги, но он научился также ходить за лошадьми и даже править. В 1901 году ему доверили телегу. Он ездил по ночам за овощами в огороды Аржантейля или южные пригороды и потом медленно, на уставших и еле тащившихся лошадях, возвращался в Центральный рынок и сваливал свою добычу на тротуар. Потом он до двенадцати дня спал, а после двенадцати ему полагалось быть в извозной конторе; он работал от пятнадцати до шестнадцати часов в день. В его возрасте это невредно,