Дворики. С гор потоки - Василий Дмитриевич Ряховский

в это утро обычная ее ругань с Маком перешла границы. Каторга, не довольствуясь бранью, кинулась к полным ведрам Мака и рванула одно к себе. Вода расплескалась. Тогда озверевший Мак выхватил из рук Каторги ведро и без жалости вылил воду ей на голову.

— На, черт тебя луни! Пей в три горла!

Одуревшие от скуки Дворики шумно радовались неожиданному развлечению. А Каторга стояла на порожках сеней до тех пор, пока платье на ней превратилось в ледяную коробку, она не могла сдвинуться с места и ее внесли в избу на руках.

Днем Ермоха поехал в волость подавать жалобу, а Митька пошел к Маку и угостил его водкой в знак благодарности.

— Может, околеет, черт!

Но Каторга не околела, даже не слегла в постель после ледяной ванны. На другое утро она опять была у колодца и теперь уже издалека честила Мака на все корки.

Дни тянулись, как отмеренное на локти суровое полотно: еда, уборка по двору, опять еда и тяжелый, долгий сон. Чтобы скоротать дни, бабы принимались рассказывать сны, но и сны были однообразны, как дневная явь. Изредка заходили в Дворики нищие, их травили собаками и никто не пускал ночевать.

Наложив в карманы хлеба, Петрушка уходил к Степке. Тот почти не выходил из дома, пропадал над губановскими книжками, читал днем и ночью, не отвечал на вопросы Петрушки, чему-то смеялся, и в глазах у него появилось чужое, незнакомое выражение. От скуки Петрушка брал школьную первую книгу для чтения и бродил глазами по давно-давно знакомым строчкам. Забывался, читал вслух…

— «Вышел в поле старик-годовик…»

Обернулся, — над ним стоял Губанов.

— Эх, малюта! Пора бы другое что почитать.

Петрушка лениво отбросил книжку.

— А для чего?

— Для прояснения головы.

— Она и так блестит.

Губанов отошел и недовольно пробурчал:

— Ну, блести, блести.

Петрушку резнул холодный тон его голоса. Он покраснел и поспешил загладить оплошность:

— Да я… почитал бы, да не знаю чего.

Губанов лениво повернулся к нему.

— Ну, это другое дело. Найдем, была бы охота.

В этот день Петрушка вернулся домой веселый, со стопкой книг. Но его торжественный вид не отразился ни на ком из домашних. Птаха потрогал книжки пальцем, будто хотел определить их ценность на ощупь, пренебрежительно процедил сквозь усы:

— Охота с таким дермом возиться.

А Дорофей Васильев глянул на книги с косой враждебностью.

— И так голова пустая, а теперь и вовсе будет, как барабан. Убери с глаз долой!

Только Донин Васька прилип к книжкам, семенил в возбуждении ногами и просил показать картинку. Петрушка обиделся и убрал книги под подушку.

Вначале чтение шло туго. Запоминались только отдельные слова, пустые, не оставляющие следа в голове. Петрушка напрягал волю, чтоб не отвлекаться от чтения, но ему все время мешали переговоры домашних, блеяние овец на дворе, стук часов. Он даже согласился в душе с Птахой и Дорофеем Васильевым, но не бросал книжку из упрямства, из желания угодить Никифору Ионычу, торжественно напутствовавшему его:

— Читай, и ты многое поймешь. Чтение облегчает жизнь, а хорошая книга стоит сотни плохих товарищей.

Понимание пришло как-то неожиданно, как сияние в памяти забытого слова или имени. Петрушка вдруг почувствовал, будто он оторвался от лавки, какая-то волна подхватила его и вынесла из избы, он увидел иную жизнь, иных людей, и сам он воплотился в другого, сделался ловок, силен и увертлив. Скучные ряды слов пришли в движение, засияли вдруг красками живой жизни — в них была и радость победы, и печаль одиночества и злобное торжество притеснителей. Петрушка закусил палец, чтобы подавить хлынувший из груди смех, неудержимый смех пробужденного сознания, поджал плотнее колени и с головой окунулся в недра, раскрытые книгой.

Это был «Юрий Милославский». Он прочитал его в один день, и когда дошел до конца, вместе с радостью первого преодоления твердынь доселе недоступной крепости почувствовал тоску и недовольство от скорого конца.

Пустота зимних дней была заполнена. Петрушка читал целыми днями, брал книгу за стол и, отвернувшись к окну, читал в перерывы между щами и кашей. Помимо увлечения чтением, нашлось и еще занятие. По мысли Губанова, Степка решил учить ребят. Он переписал всех, кто по возрасту подходил для посещения школы, и таких оказалось одиннадцать человек. Ребята были оповещены, в каждом доме Степка произнес целую речь о пользе учения и о том, что без школы ребята вырастут дураками. Отцы почти все согласились, зато бабы встали горой и девчонок не согласились пустить.

— В ваших книжках толков ни вот сколько. Прясть — дело-то вернее будет.

Сколько ни уговаривал Степка баб, ничего не вышло, и в первый день к нему пришли только шесть мальчиков, в том числе и Донин Васька.

Увлечение Степки передалось и Губанову. Он в первый день занялся с ребятами сам, наделал им тетрадок, заставил Степку настрогать палочек для счета, но к концу занятий побледнел, покрылся потом и отошел к печке, предоставив Степке заканчивать урок.

Ребятишкам затея понравилась. Они спозаранку собирались к избе Зызы, и пока там завтракали, они бегали, играли в снежки.

Книги, Степкина школа заполнили тошнотворное течение зимних дней. Петрушка отдалился от недавних дум над своей судьбой, не вникал в семейные дела, и даже Доня перестала привлекать, хотя он на каждом шагу замечал ее внимание, ловил ее тайные взгляды: она была покорна и тиха.

Перепадали морозные лунные ночи. Снег в степи отливал мертвенными полосами, синяя даль дышала жутью неясности. Тени от белогривых изб были длинны и совсем голубые. И тишь кругом, как в глухом овраге. В такие ночи Петрушка шел от Зызы медленнее обычного. Ему хотелось созоровать, выкинуть какую-нибудь штуку, взбудоражить народ, оживить ночную глухомань.

У избы Кораблиных, мимо которой лежал его путь, один раз его остановил скрип двери. На лунный свет выметнулась белая фигура и присела на корточки. Озорная мысль выскочила неизвестно откуда. Петрушка примерился, прикинул глазом расстояние и сорвался с места. Подбежать к сидящей фигуре, схватить ее за руки и взвалить на спину было делом мгновения. Раздался крик, и Петрушка догадался, что попалась сама Каторга. Он прибавил ходу, Каторга била его по заду ногами, потом затихла и начала читать «Живый в помощи».

— Тьфу, рассыпься, нечистый дух!

Петрушка задыхался от смеха и бежал все спорее. «Живый в помощи» сменило «Да воскреснет», Каторга не била более ногами, бессильно повисла на спине и начала плакать.

Бежала по крышам луна, мерцала дремучим отсветом в стеклах окон. Предвкушая удовольствие от рассказа об этом «увозе», Петрушка бежал, не замечая дороги,