Говорит Москва - Александр Иванович Кондрашов

– Я не понимаю, о чём вы говорите, Борис Аркадьевич, – резко изменил тон Костя.

– Ну и хорошо, если показалось. Супруге вашей громадный привет передайте. Учтите, она, Зоя ваша Даниловна, – ангел. От добра добра не ищут. Всё, пошёл…

Педиатр и вправду пошёл, потом вернулся.

– Храни вас Бог, позовите, когда сына будете крестить. И вообще, если что…

Борис Аркадьевич двинулся к дому. Шёл несколько раскоординированно, как будто даже немного подпрыгивая. Но быстро и целеустремлённо.

Костя медленно покатил коляску вслед за ним.

Странная музыка звучала в его ушах. Если бы у него был талант отца, он её бы запомнил и записал. Сумасшедшая, всё включившая в себя, нескончаемая…

И в глазах то ли рябило, то ли опять мир взорвался неизвестными цветами радуги.

Часть четвёртая

От печки к печке

1. Они ещё встретятся

Костя Лобов не помнил, когда в первый раз обратил внимание на «Аббу», кажется, как только в апреле он начал курсировать с коляской вдоль речки Сетунь, она и была. Педиатра не было, а она уже была. Бежала трогательной трусцой, за ней – собачонка. То ли она выгуливала собачку, то ли собачка её.

Как-то Витька страшно разорался, Костя не знал уже, что делать, хотел на крейсерской скорости катиться назад домой, но вспомнил, как жена умоляла его во что бы то ни стало погулять с сыном – страшный хронический недосып, чтобы хотя бы на пару часиков вырубиться, не хотелось её будить… Пришлось вытащить малыша из коляски и укачивать на руках, долго и безуспешно. Бегунья остановилась и протянула руки к мальчику: «Какой хорошенький, давайте я попробую, укачаю его?» Хотя что может быть хорошенького в орущем месячном Фрадкове? Костя, чуть посомневавшись, передал в её руки извивающийся свёрток, она осторожно прижала его к груди и стала укачивать.

– Да вот уже и не плачет, – малыш постепенно действительно успокаивался, почувствовал женскую грудь и начал звонко чмокать, – какой крепыш, сколько ему? У вас вода должна быть…

На ребёнка она смотрела нежно, а на папу – одобрительно, с некоторым даже изумлением, как будто не верила, что от такого папы может такое чудо произойти. Она попоила младенца из бутылочки, которую не сразу нашёл Костя, и малыш успокоился.

Еще немного постояла рядом, собачонка её неизвестной Косте породы, скорее всего просто мелкая дворняжка, ну уж точно не из тех, что носят вместо горжетки, несколько раз отбегала от неё, как будто приглашая к продолжению пробежки, но бегунья медлила. Когда малыш напился и основательно засопел, она аккуратно переложила его в коляску, спросила имя и похвалила выбор: «Да он будет настоящим победителем! Ну я пошла?» – зачем-то тронула Костю за плечо. Что было в её взгляде, улыбке? Счастье, абсолютное счастье, Косте даже страшно за неё стало – что она делает с этим счастьем на Сетуни? Она кивнула ему, как новому хорошему знакомому, и убежала.

Он выходил гулять с сыном не каждый день и не всегда в одно и то же время, но встречал бегунью неизменно, а когда несколько дней подряд не встречал, то чувствовал, что чего-то не хватает. Смотреть на неё было всегда приятно, она обгоняла его с коляской, и он заглядывался. Зачем она бегает? Лишнего веса у неё нет, а тот, что есть, совсем не лишний, особенно это было заметно, когда она бежала навстречу. Впрочем, и вслед ей смотреть всегда было приятно. Костя представлял, что совершенно неотразима она была бы в вечернем платье, облегающем, атласном, тёмно-синем, с глубоким декольте. Но и в мини была бы чудо как хороша. И в постели… Последнюю мысль он беспощадно отталкивал от себя, но она всё чаще проталкивалась, отгоняя другие. Прибегала. И мысль, и эта дама с собачкой. И вдруг её нет, день, другой, третий, а когда через неделю она появилась, то это был для Кости маленький праздник. Если раньше она была в спортивном костюме, то теперь, когда на Москву хлынула ранняя майская жара, она бежала в бежевой маечке и такого же нежного колера шортах, и заглядываться на неё стало даже как-то неловко. Костя здоровался, и она отвечала неизменно счастливо: «Приветик», – так, что Косте показалось, что бегает она здесь отчасти и потому, что ей приятно поделиться своим счастьем и сказать ему «Приветик»…

Во всём виноваты собаки. Бегают сворой от гаражей со стороны Киевской железной дороги к набережной Сетуни, ещё вчера, кажется, милые щенята, а теперь – стая злобных псов. С большими собаками, которых выводили хозяева, они не связывались. А вот с небольшими…

Бегунья бежала от них навстречу Косте, не семеня по-спортивному, а по-настоящему, со всех ног, а за ней – свора собак. Это было около моста через Сетунь, того, что ведёт к круглому дому и входу в гольф-клуб. Костя бросился с коляской навстречу бегунье и собакам, заставив последних притормозить. Она пробежала мимо Кости и спряталась за его спиной, а он коляской перегородил дорожку и стал отпугивать стаю, страшно крича, бросая в собак камни. На берегу были высыпаны кучи крупной щебёнки, речку собирались очищать, а берег укреплять, одевать в гранит, покрывать стальной сеткой, чем очень возмущались местные экологи, так как в прибрежных зарослях и кустах гнездились соловьи, нарушалась сетуньская первозданность, но их никто не послушал. Костя бежал, оставив бегунье коляску, криком и камнями отгоняя собак… Видно, он стал так страшен, что они махнули по мосту к гольф-клубу и скрылись с глаз долой. Бегунья, пошатываясь, шла к нему с коляской, она ещё не могла отдышаться. Костя обнял её, чтобы как-то поддержать, и она прильнула к нему всем телом, потом отпрянула, так как взвизгнула собачонка. Бегунья её забыла на дрожащих руках, сейчас догадалась отпустить на землю, и следующее объятье было уже без препятствий и стеснений. Вжались так вжались. Она повторяла одно слово:

– Ты, ты, ты… – и целовала его глаза, лоб, губы…

Её сердце било ему в грудь. Стучало и достучалось.

– Как тебя зовут? – спросил быстро Костя.

– Даша.

– Ничего не бойся. Идём!

Он почти побежал, одной рукой управляя коляской, другой обнимая Дашу за талию, даже чуть ниже талии. Она, казалось, забыла о спасённой собачонке, которая не осмеливалась бежать впереди, показывая дорогу, – повизгивала сзади. У мостика они свернули с дорожки и углубились в рощицу. К сожалению, она была полупрозрачной, и с набережной их можно было разглядеть, впрочем, только если очень захотеть разглядеть,