Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

что существует рассудок, который должен корректировать наши чувства, но в то же время признаю и существование «случайностей», управляющих всем, что совершает человек. Однако любая страсть легко забывает о разуме. «Случайность» – это, так сказать, воля богов. Следовательно, самообман – вечная сила, призванная направлять мировую историю.

Итак, более чем двухтысячелетняя история ни в малейшей степени не зависела от столь ничтожно малого, как нос Клеопатры. Она скорее зависит от нашей глупости, переполняющей мир. Смешно, но она действительно зависит от нашей торжествующей глупости.

Мораль

Мораль – другое название удобства. Она сходна с левосторонним движением.

* * *

Благодеяние, даруемое моралью, – экономия времени и труда. Вред, причинённый моралью, – полный паралич совести.

* * *

Те, кто бездумно отвергает мораль, – слабо разбираются в экономике. Те, кто бездумно склоняет голову перед нею, – либо трусы, либо бездельники.

* * *

Правящая нами мораль – феодальная мораль, отравленная капитализмом. Она приносит нам один вред и никаких благодеяний.

* * *

Сильные попирают мораль. Слабых мораль лелеет. Те, кого она гнетёт, обычно занимают среднюю позицию между сильными и слабыми.

* * *

Мораль, как правило, – поношенное платье.

* * *

Совесть не появляется с возрастом подобно нашей бороде: чтобы обрести совесть, нужно определённое воспитание.

* * *

Более девяноста процентов людей лишены прирождённой совести.

* * *

Трагизм нашего положения в том, что, пока мы – то ли по молодости, то ли по недостатку воспитания – ещё не смогли обрести совесть, нас уже обвиняют в бессовестности.

* * *

Комизм нашего положения в том, что, после того как – то ли по молодости, то ли по недостатку воспитания – нас обвинили в бессовестности, мы наконец обретаем совесть.

* * *

Совесть – серьёзное увлечение.

* * *

Возможно, совесть рождает нравственность, однако нравственность до сих пор ещё не родила то, что есть лучшее в совести.

* * *

Сама же совесть, как любое увлечение, имеет страстных поклонников. Эти поклонники в девяноста случаях из ста – умные аристократы или богачи.

Пристрастия

Как выдержанное вино, я люблю древнее эпикурейство. Нашими поступками руководят не добро и не зло, только лишь наши пристрастия либо наши удовольствие и неудовольствие. Я в этом убеждён.

В таком случае почему же мы, даже в пронизывающий холод, бросаемся в воду, увидев тонущего ребёнка? Потому что находим в спасении удовольствие. Какой же меркой можно измерить, что лучше: избежать неудовольствия от погружения в холодную воду или получить удовольствие от спасения ребёнка? Меркой служит выбор большего удовольствия. Однако физическое удовольствие или неудовольствие и духовное удовольствие или неудовольствие мерятся разными мерками. Правда, удовольствие или неудовольствие не могут быть полностью несовместимы. Скорее они сливаются в нечто единое подобно солёной и пресной воде. Действительно, разве не испытывают наивысшего удовольствия лишённые духовности аристократы из Киото и Осаки, наслаждаясь угрём с рисом и овощами, после того как отведали черепахового супа? Другой пример: факт, что холод и вода могут доставлять удовольствие, доказывает плавание в ледяной воде. Сомневающиеся в моих словах захотят объяснить это мазохизмом. А этот проклятый мазохизм – самое обычное стремление достичь удовольствия или неудовольствия, что на первый взгляд может показаться извращением. По моему убеждению, христианские святые, с радостью умерщвлявшие свою плоть, с улыбкой шедшие на костёр, в большинстве случаев были мазохистами.

Определяют наши поступки, как говорили древние греки, пристрастия и ничто иное. Мы должны черпать из жизненного источника высшее удовольствие. «Не будьте унылы, как лицемеры» – разве даже христианство не учит этому? Мудрец – тот, кто и тернистый путь усыпает розами.

Молитва пигмея

Когда мне удаётся надеть яркое платье и развлечь публику кувырканиями и беззаботной болтовнёй, я чувствую себя блаженствующим пигмеем. Молю тебя, исполни, пожалуйста, мои желания.

Прошу, не сделай меня бедняком, у которого нет и рисинки за душой. Но прошу, не сделай меня и богачом, не способным насытиться своим богатством.

Прошу, не сделай так, чтобы я ненавидел живущую в нищей хижине крестьянку. Но прошу, не сделай и так, чтобы я любил обитающую в роскошном дворце красавицу.

Прошу, не сделай меня глупцом, не способным отличить зерно от плевел. Но прошу, не сделай меня и мудрецом, которому ведомо даже то, откуда придут тучи.

Особо прошу, не сделай меня бесстрашным героем. Я и вправду вижу иногда сны, в которых невозможное превращается в возможное: покоряю неприступные вершины, переплываю непреодолимые моря. Я всегда испытываю смутную тревогу, когда вижу такой сон. Я стараюсь отогнать его от себя, будто борюсь с драконом. Прошу, не дай стать героем мне, не имеющему сил бороться с жаждой превратиться в героя.

Когда мне удаётся упиваться молодым вином, тонкими золотыми нитями плести свои песни и радоваться этим счастливым дням, я чувствую себя блаженствующим пигмеем.

Свобода воли и судьба

Если верить в судьбу, преступления как такового существовать не может, что ведёт к утрате смысла наказания, и тогда мы, несомненно, проявим к преступнику снисхождение. И в то же время, если верить в свободу воли, возникает идея ответственности, что позволяет избежать паралича совести, и тогда мы, несомненно, проявим к себе большую твёрдость. Чему же следовать?

Хочу ответить объективно. Нужно наполовину верить в свободу воли и наполовину – в судьбу. Или же наполовину сомневаться в свободе воли и наполовину – в судьбе. Почему? Разве не наша судьба определяет, кого мы берём себе в жёны? И в то же время разве не свобода воли заставляет нас по заказу жены покупать ей хаори и оби?

Независимо от свободы воли и судьбы, Бога и дьявола, красоту и безобразие, отвагу и малодушие, рационализм и веру и многое подобное мы должны уравновешивать на чашах весов. Древние называли это золотой серединой. Золотая середина по-английски выражается словами «good sense». По моему убеждению, не стремясь к good sense, добиться счастья невозможно. А если и удаётся добиться, то только показного – в палящий зной греться у жаровни, в леденящий холод обмахиваться веером.

Дети

Военные недалеко ушли от детей. Вряд ли нужно здесь говорить, как они трепещут от радости, предвкушая героические подвиги, как упиваются так называемой «славой». Лишь в начальной школе можно увидеть, как уважаются механические упражнения, как ценится животная храбрость. Ещё больше военные напоминают детей, когда не задумываясь устраивают резню. Но более всего они похожи на детей, когда, воодушевляемые звуком трубы и военными маршами, радостно бросаются на врага, не спрашивая, за что сражаются.

Вот почему то, чем гордятся военные, всегда похоже