Мадонна в черном - Рюноскэ Акутагава

на детские забавы. Взрослого человека не могут прельстить блестящие доспехи и сверкающие шлемы. Ордена – вот что меня по-настоящему удивляет. Почему военные в трезвом состоянии разгуливают, увесив грудь орденами?

Оружие

Справедливость напоминает оружие. Оружие может купить и враг, и друг – стоит лишь уплатить деньги. Справедливость тоже может купить и враг, и друг – стоит лишь найти предлог. С давних времён, точно снарядами, стреляли друг в друга прозвищем «враг справедливости». Однако почти не бывает случаев, чтобы увлечённые риторикой пытались выяснить, кто из них на самом деле «враг справедливости».

Японские рабочие только потому, что они родились японцами, получили приказ покинуть Панаму. Это противоречит справедливости. Америка, как пишут газеты, должна быть названа «врагом справедливости». Но ведь и китайские рабочие только потому, что родились китайцами, получили приказ покинуть Сэндзю. Это тоже противоречит справедливости. Япония, как пишут газеты… Нет, Япония вот уже две тысячи лет неизменно является «другом справедливости». Справедливость ещё ни разу не вступала в противоречия с интересами Японии.

Оружия как такового бояться не нужно. Бояться следует искусства воинов. Справедливости как таковой бояться не нужно. Бояться следует красноречия подстрекателей…

Обращаясь к истории, я каждый раз думаю о музее «Юсюкан». В его галереях старинного оружия в полутьме рядами выстроены самые разные «справедливости». Древний китайский меч напоминает справедливость, проповедуемую конфуцианством. Копьё всадника напоминает справедливость, проповедуемую христианством. Вот толстенная дубинка. Это справедливость социалиста. А вот меч, украшенный кистями. Это справедливость националиста. Глядя на это оружие, я представляю себе бесчисленные сражения, и сердце начинает учащённо биться. Но, к счастью или несчастью, я не помню, чтобы мне хоть раз захотелось взять в руки это оружие.

Монархизм

Эта история относится к Франции семнадцатого века. Однажды герцог Бургундский задал аббату Шуази такой вопрос: «Карл VI был безумен. Как, по-вашему, следовало бы сообщить об этом самым деликатным образом?» Аббат ответил: «Я бы сказал коротко: Карл VI безумен». Аббат Шуази считал свой ответ одним из самых отчаянных поступков в жизни и всегда гордился им.

Франция семнадцатого века была настолько пропитана духом монархизма, что сохранила даже этот анекдот. Однако Япония двадцатого века ни на йоту не уступает Франции того времени в монархизме. Поистине он не приносит ни радости, ни счастья.

Творчество

Художник, я уверен, всегда создаёт своё произведение сознательно. Однако, познакомившись с самим произведением, видишь, что его красота или безобразие наполовину заключены в таинственном мире, лежащем вне пределов сознания художника. Наполовину? А может быть, лучше сказать «в основном»?

Оправдываясь, мы тем самым уличаем себя. Хотим мы того или нет, в создаваемых произведениях всегда обнажается наша душа. Разве не говорит древний обычай: «Удар резаком – поклон»[31] – о страхе людей тех времён перед границами бессознательного?

Творчество всегда риск. После того как силы человека исчерпаны, он может уповать лишь на волю Небес – иного не дано.

«Когда я был молод и учился писать, то страдал от того, что не получалось гладко. Скажу одно: старания лишь полдела, одними стараниями не достигнешь совершенства. Только состарившись, начинаешь понимать, что упорство ещё не всё: три части – дело человека, семь частей – дар Неба». Эта строфа из «Луньши» подтверждает мою мысль. Искусство – мрачная бездна. Если бы не жажда денег, если бы не влечение славы, если бы, наконец, не страдания от творческого жара, то, возможно, у нас не хватило бы мужества вступать в схватку с этим зловещим искусством.

Критика

Оценка литературного произведения есть сотрудничество между художником и критиком. Другими словами, разбирая чужое произведение, критик всего лишь пытается создать своё собственное. Поэтому во все времена произведения, сохранившие своё выдающееся значение, непременно обладают характерными чертами, допускающими возможность самых разных критических оценок. Однако, по словам Анатоля Франса, возможность разных критических оценок вряд ли означает лёгкость трактовки, поскольку произведения создаются словно в тумане. Подобно вершине горы Родзан[32], произведение с разных точек видится и оценивается по-разному.

Классики

Счастье классиков в том, что они мертвы.

О том же

Наше и ваше счастье в том, что они мертвы.

Разочаровавшиеся художники

Немало художников живут в мире разочарований. Они не верят в любовь. Они не верят в совесть. Подобно древним отшельникам, они сделали своим домом пустыню утопии. Из-за этого они, возможно, достойны жалости. Однако прекрасные миражи рождаются лишь в небе пустыни. Разочаровавшись в делах человеческих, в искусстве они, как правило, не разочаровались. Наоборот, при одном упоминании об искусстве перед их глазами возникают золотые видения, обычным людям недоступные. Они тоже, размышляя о прекрасном, ждут своего счастливого мгновения.

Исповедь

Никто не способен исповедаться во всем до конца. В то же время без исповеди самовыражение невозможно.

Руссо был человеком, любившим исповедоваться, но обнаружить в его «Исповеди» полной откровенности невозможно. Мериме был человеком, ненавидевшим исповедоваться, но разве в «Коломбе» он не рассказывает скрытно о самом себе? Чётко обозначить границу между исповедальной и всей остальной литературой невозможно.

Жизнь. Исигуро Тэйити-Куну[33]

Любой убеждён, что не наученному плавать приказывать «плыви» неразумно. Так же неразумно не наученному бегать приказывать «беги». Однако мы с самого рождения получаем такие дурацкие приказы.

Разве могли мы, ещё находясь в чреве матери, изучить путь, по которому пойдёт наша жизнь? А ведь, едва появившись на свет, мы сразу же вступаем в жизнь, напоминающую арену борьбы. Разумеется, не наученный плавать как следует проплыть не сможет. Не наученный бегать тоже прибежит последним. Потому-то и нам не уйти с арены жизни без ран.

Люди, возможно, скажут: «Нужно посмотреть на то, что совершали предки. Это послужит вам образцом». Однако, глядя на сотни пловцов, у тысячи бегунов не получится разом научиться плавать, а у пловцов, глядя на сотни бегунов, – овладеть бегом. И те, кто попытается поплыть, все до одного наглотаются воды, а те, кто попытается бежать, все без исключения перепачкаются в пыли. Взгляните на знаменитых спортсменов мира – не прячут ли они за горделивой улыбкой гримасу страдания?

Жизнь похожа на Олимпийские игры, устроенные сумасшедшими. Мы должны учиться бороться за жизнь, борясь с жизнью. А тем, кто не может сдержать негодование, видя всю глупость этой игры, лучше уйти с арены. Самоубийство тоже вполне подходящий способ. Однако те, кто хочет выстоять на арене жизни, должны мужественно бороться, не боясь ран.

О том же

Жизнь подобна коробку спичек: обращаться с ней серьёзно – глупее глупого, обращаться несерьёзно – опасно.

О том же

Жизнь подобна книге, в которой недостаёт многих страниц. Трудно назвать её цельной. И всё