Мои семнадцать... - Леонид Александрович Александров

В борозде то же самое: издалека заметит на своем пути сочный кустик сорняка, издалека вытянет шею, будто бы даже приналяжет на гуж, сорвет тот кустик с ходу, одним коротким броском, и идет неторопко дальше, смачно, со вкусом прожевывая, прикрыв от наслаждения глаза. И не важно для него, что за кустик это был — осот, молочай, полынь, лебеда или белена. Он был всеяден, похлеще козы. Казалось, попадись на пути Князька райские кущи, он обглодал бы их — мимоходом, но дочиста, не прибавив и не сбавив шага, а от наказания сумел бы шутя отбрыкаться. Это у него хорошо получалось: прижмет уши, вытянет шею, завизжит тоненько и завскидывает тощий зад. Сунься — не поздоровится.

Таков был его характер — неуживчивый, вредно-проказливый. В одной упряжке с ним редкий конь срабатывался: он терроризировал напарника, хотя со стороны почти невозможно было заметить это. Иногда разве увидишь, что Князек опять прижал уши, оскалил зубы и повел на напарника голову, ставшую похожей на змеиную. Глядь, тебе уже не помогают ни вожжи, ни ременный кнут — командует парадом один Князек, разбойник! О нем, помнится, в кругу мужиков мирного времени рассказывали нескончаемые легенды типа нынешних серий «Ну, заяц, погоди!».

Надо думать, колхозные коневоды долго приглядывались и примерялись, прежде чем поставить в одну упряжку Михея и Князька. Во всяком случае, когда Иван начал работать, не было заметного несогласия между ними. Они дружно, в лад, мелким шажком тянули плуг, на углах поля сами разворачивались, и Ивану оставалось только перекинуть плуг в новую борозду. Он почти не понужал их, не кричал, тем более не размахивал над головой кнутом — так они жалки и малосильны были на вид. Иван думал, что сработается сними без скандала.

Сверстникам достались кони помоложе, посправней и порезвей. Иван видел, как они на своих делянках с посвистом и лихим гиканьем давали круг за то время, пока он только страгивал своих стариков с места. А когда они у него завершали первый круг, сверстники на своих лошадях, уже взмокших, уже уработавшихся, останавливались на концах загонов и собирались вместе на первый перекур. Вынужден был присоединяться к ним и Иван: мальчишки не любят того, кто обосабливается. Это просто убивало Ивана: ведь старики его только-только входили в работу, даже не запыхались еще и вышагивали по борозде торжественно и мелко, как на параде лентяев.

И так тянулось ежедневно: сверстники вспарывали изрядно пашни, а он — всего ничего, а отдыхать отдыхал наравне со всеми — по-мальчишески подолгу, иногда не просто с дремотой, а и со сном.

Но ведь существовали нормы выработки, задания и ежедневное авансирование печеным хлебом в зависимости от выполненной работы. Выполнишь норму — полный паек, перевыполнишь — повышенный, не выполнишь — урезанный. Надо сказать, редко кто выполнял норму — умение и силы были не те, но все же товарищи всегда получали хлеба близко к норме. Иван же — непременно только половинный паек.

Мальчишки не терпят слабых и неудачников, и он неминуемо стал посмешищем: мямля, неумеха.

— У тебя в руках кнут или карандашик? — поучали его сверстники. — Ты можешь показать себя или нет?

И вот однажды утром, едва запряг своих друзей, Иван поднял кнут над головой и засвистел им.

Михей крупно вздрогнул, как-то убавился в росте, неловко заперебирал ревматическими ногами, бестолково задергал постромки, но — ни с места. Потому что Князек прижал уши, оскалил зубы и грозно повел змеиной головой в его сторону. В переводе на человеческий это означало: «Не выпендривайся, старая лоханка, не ты один в упряжке!»

Ожог кнутом совсем лишил покоя Михея: заплясал он в постромках, почти один стронул плуг с места, и Князек волей-неволей вынужден был приналечь на свои постромки. Можно было ожидать, что они прибавят теперь в скорости, но — куда там! Кони шли не в ногу, рывками, не прибавляя, а убавляя шаг. Лишь дурак бы не заметил, что виною тому упрямый Князек, глаза и уши которого были откровенно нацелены назад, а не вперед.

Когда Иван и его хватил кнутом, случилось невероятное: плуг застыл в борозде, словно зацепившись за каменную глыбу. Михей еще топтался на месте и подергивал постромки, но Князек явно ждал второго удара: совсем пропали уши, прижатые к шее, озверел глаз, вся мускулатура студенисто пошла мелкими волнами: со стороны глядеть — страх берет.

Тут, кажется, озверел и Иван: на него, на его пустые потуги показать себя «хозяином» ехидненько смотрели со всех сторон, со всех делянок, — и раз за разом защелкал кнут, и каждый его выстрел взъерошивал шерстку на крупе Князька. Тот живо заподбрасывал свой тощий зад, взлягивая с каждым разом все выше и круче, пока постромки и вожжи совсем не перепутались в его ногах — того и гляди, повалится на плуг. Перепутал свои постромки и Михей, всполошившись вместе с ним как бы из солидарности.

В какой-то миг Иван догадался бросить кнут себе под ноги, стал затаптывать его в землю, ничего не соображая, всхлипывая от обиды.

Опомнившись, он довольно быстро распутал Михея, а вот подступиться к Князьку было страшно: его вид не предвещал ничего хорошего. Кое-как успокоил его миролюбивыми словами. И все же, когда Иван осторожно начал высвобождать вожжи и постромки из-под ног Князька, тот не преминул воспользоваться моментом. Лишь то, что Иван был начеку, спасло его: когда Князек лягнул — одной ногой, не взбрыкивая, — Иван успел выставить ладонь, и удар по ней отбросил его на пашню.

Удивительно, в нем не было злобы на коварного Князька. Только сейчас, лежа на земле, Иван заметил, какой славный день разгорается над полями. Пашня не холодила бок, как было еще вчера, и Иван понял, что наступило долгожданное лето. Невспаханное поле казалось толстым пушистым зеленым ковром — сорняки безнаказанно брали силу, вот где раздолье Князьку! Хоть выпрягай и отпускай его на все четыре стороны!

Продолжая лежать, Иван соображал:

— Вот вы какие, да? Ладно… Попробуем так: подольше работать, покороче отдыхать. Обещаю, кнута вы больше не увидите, но не будет для вас и перекуров с дремотой. Ясно?

Так они и начали тот рабочий день: по старинке, не спеша, не суетясь. Плелись по полю как сонные мухи, но до обеда не позволили себе ни одной остановки.

Михей, похоже, и вправду спал на ходу. Князек бодрствовал, срезая все встречающиеся на пути былинки.

Сверстники свистели, приглашая на «перекур с дремотой», хохотали во все горло, не скупясь на обидные слова, но Иван был глух и нем. Была бы его