Что же дальше, маленький человек? - Ганс Фаллада

Поднять чемодан, и вперед! Вот уже и ворота, и толстый вахтер, который на пароль «Родильное отделение» механически отзывается: «Последний корпус, прямо до конца». Мимо проезжают такси, в них сидят мужчины, наверное, тоже новоиспеченные отцы, но более состоятельные, они могут позволить себе отвезти жену домой на машине. Такая зависть иной раз берет! Вот, например, сейчас деньги очень пригодились бы, но увы, у него они на исходе – ну как тут не позавидовать? Но скоро больничная касса должна выплатить пособия. Тогда у них снова появятся деньги, и тут уж все пойдет как по маслу, тут уж они устроятся как следует, не хуже прочих.

Родильное отделение. Точно, именно сюда такси и ехали. Может, и ему взять машину? Он стоит со своим чемоданом, колеблется, идти вроде и недалеко, но вдруг так надо, вдруг акушерки придут в ужас от того, что он явился пешком? Пиннеберг стоит и смотрит, как очередное такси степенно вкатывается на маленькую площадь и какой-то господин кричит шоферу:

– Придется немного подождать!

«Нет, – говорит себе Пиннеберг, – нет, какая еще машина». Но жалко, очень жалко и горько.

Он ставит чемодан на землю и ждет. Господин на машине и тот, предыдущий, тоже на машине – потому что теперь перед подъездом два такси, – исчезли, наверняка уже встретили жен. А Пиннеберг стоит и ждет. Пытается обратиться к медсестре, но та скороговоркой бормочет:

– Минутку, сейчас! – И убегает.

Пиннеберга захлестывает обида, он знает, что несправедлив, что медсестрам не важно, кто приехал на машине, а кто нет… но вдруг все-таки важно? Почему его не впускают? Все, хватит терпеть. Что он, хуже других? Вечно они крайние, бедняки, у которых меньше всего сил, всякий готов их затоптать. Разве его Овечка хуже других? О боже, да ну к черту, что за идиотизм, о чем он думает, конечно же, все это полная чушь, никаких исключений никто ни для кого не делает, – но его разъедают недоверие и раздражение.

Вся его радость испарилась, он стоит и мрачно смотрит перед собой. Вот оно, и дальше тоже так будет – наивно думать, что может начаться какая-то более светлая, солнечная жизнь, все пойдет как прежде. Они-то с Овечкой уже привыкли, но неужели и Малыша ждет такая же участь? Не набирает вес, с чего бы это? Эх, тут нужна не эта трусливая, мелочная злоба, а настоящая, могучая ярость – чтобы взять и разгромить все вдребезги…

– Сестра, пожалуйста!

– Сейчас. Сию секунду. Я только…

Уходит. Ушла. Ну и пусть, уже все равно, у него отгул на весь день, он так хотел провести его с Овечкой, он может торчать тут хоть до десяти, хоть до одиннадцати, и пусть все богатенькие проходят вперед него, ему все равно.

– Герр Пиннеберг! Вы же герр Пиннеберг? Давайте чемодан. Где ключ? Прекрасно. Вы пока идите в регистратуру, вон в том корпусе, заберите все документы. А ваша жена тем временем оденется.

– Хорошо, – говорит Пиннеберг, берет листочек и отправляется в регистратуру.

«Там сейчас тоже начнется тягомотина», – сердито думает он. Но нет: оформление происходит быстро, он получает все справки, где-то расписывается, и его даже ждет сюрприз: сберкасса города Берлина наделила его сына сберкнижкой с тремя марками на счете. Плетясь к роддому, он читает: «Сберегательный счет на имя Хорста Пиннеберга». Хорст Пиннеберг, надо же, что-то новенькое, это Овечка без него придумала.

Он немного веселеет. Три марки – это только начало. Если каждый месяц откладывать по три марки, через пятнадцать лет на счете скопится круглая сумма. Надо будет сегодня же обсудить это с Овечкой.

И вот он снова в коридоре. Машины тоже до сих пор ждут. И вдруг он видит Овечку – полуодетая, она бежит из одной двери в другую, на бегу машет ему рукой и, сияя, кричит:

– Милый, здравствуй!

И пропадает. «Милый, здравствуй!» – ну хотя бы Овечка всегда остается прежней, какие бы козни ни строила жизнь, она сияет и машет ему: «Милый, здравствуй!» Хотя сама явно чувствует себя не лучшим образом – еще четыре дня назад, встав с кровати, упала в обморок.

Он стоит и ждет. Вокруг толпятся другие мужчины, все ждут, ничего такого в этом нет, никто его не обделяет, ну и дураки те, кого дожидаются машины, ему их даже жалко, такая трата денег, можно ведь поймать такси, уже когда все готово.

– Да, теперь-то хорошо, что с нами теща живет. Поможет жене по возможности, – говорит один господин.

– А мы прислугу наняли. Женщине трудно одной управляться, когда маленький ребенок на руках, да еще и после родов.

– Позвольте, – горячится полный господин в очках, – здоровой женщине роды не в тягость, а только на пользу. Я жене сказал: «Конечно, я мог бы нанять тебе помощницу, но это тебя только расхолаживать будет. Чем больше будешь хлопотать по дому, тем скорее поправишься».

– Ну не знаю… – с сомнением тянет собеседник.

– Да точно, это совершенно точно так, – настаивает очкастый. – Я слышал, в селе рожают и на следующий день на сенокос. Все остальное – от лишней изнеженности… Я вообще против этих роддомов. Жена девять дней пролежала, так врач еще и выписывать ее не хотел. «Позвольте, господин доктор, – сказал я, – это моя жена, мне и решать. Как, по-вашему, мои предки-германцы обращались со своими женщинами?» Он аж побагровел – его-то предки, видать, точно не германцы…

– Моя жена – домработница, – говорит рабочий, глядя не на окружающих, а на стену. Но говорит при этом громко и отчетливо. – И я, конечно, буду рад, если она придет в себя как можно быстрее – не то лишится места, а я и сам безработный. Но если вот этот господин пришлет свою жену ее подменить, я возражать не буду: все-таки по дому помогать – это не сено косить.

Очкастый не слышит.

– У вашей жены были тяжелые роды? – спрашивает другой мужчина кого-то, с кем, видимо, успел познакомиться во время визитов в роддом.

– Тяжелые? Не то слово, голубчик, врачи пять часов от жены не отходили, а в два ночи еще и главврача вызвали!

– Моя жена та-а-ак порвалась, скажу я вам. Ужас, что ей пришлось вынести! Семнадцать швов, представляете. Семнадцать швов!

– У моей жены там узковато, понимаете. У нас это уже третий, а все равно узко. Ну, в этом свои плюсы есть, конечно. Но врачи сказали: «В этот раз, госпожа, обошлось, но в следующий…»

– А у меня жена, ну я вам скажу – просто ходячая несуразица! Сколько я ей твердил: «Детка, срок подходит, ты со дня на день родишь». А она мне: «Ты мужчина, ты ничего не понимаешь». Не лезь, мол, не в свое дело. «Ну как знаешь, – говорю, – но за последствия не отвечаю, потом виноватым быть не хочу. Тебе рожать вот-вот». Она смеется: «Ничего подобного». А наутро булочник подставил нас, не явился, и она решила быстро сбегать за булочками через дорогу, мне-то на работу, вот она и побежала, я еще сказал ей, мол, не надо, в твоем-то положении. Нет, пошла. Я сижу, кофе стынет, яйца стынут, ее нет и нет. Спускаюсь по лестнице – а мы на третьем этаже живем – и что вижу: лежит на ступенях, кровищи – море, скажу я вам. Рожает прямо на лестнице. Никакого у этих баб соображения. Ну, я ей сразу сказал: «Так тебе и надо, сама виновата».

– Неужели правда сама за булочками сорвалась? Может, кто-то ее послал? – вставляет рабочий.

Его не слышат.

– А вам тоже прислали кучу рекламных проспектов? – спрашивает кто-то.

– Да, ужас, пачками приходят. Бесконечная реклама колясок – как будто кто-то еще не купил коляску! Детское питание, солодовое пиво.

– Да, мне тоже пришло – талон на три бутылки солодового пива!

– Это жене надо, молока больше