Городошники - Татьяна Нелюбина

благоустройства подхватил: да! мы что, мы, как слепые котятки, там ткнемся, тут! Где есть площадка получше, почище – оформим как нужно, а туда никто не ходит. А теперь я, глядя на анализ и схемы, себе прямо так и представляю, где оформлять нужно!

– Это все интересно, – согласился парторг, – по весне да по лету. Ну, может, еще немножко – по осени. А зимой? Пять-шесть месяцев, хочешь не хочешь, а лежит снег, что тогда с аллеями и площадками?

Он ждал ответа, как будто я – господь-бог и перекрою весь их завод стеклянным куполом, чтобы между цехами было вечное лето.

Бляха-муха, здорово было бы.

Директор молчал. Мне показалось, он ждал от меня чего-то большего. Чего-то такого, по «высшим образцам»… А я с результатами анализа сунулся. Науку развел. Забыл, что Герман Иваныч нам три года твердил: «язык архитектора – графика». Ну хоть что-нибудь бы нарисовал, перспективку маленькую, вот, мол, примерно так у вас будет, улавливаете? Так нет, выше схемы носа не поднял. А мог бы пустырь их этот так разделать, этот центр вычислительный да конференц-зал… ахнула бы публика! Ведь студент, свободно мыслит… Директор, может, думал, ему укрощать мою фантазию придется, а я про потоки, анализ.

Не оправдал надежд.

У меня после этого обсуждения остался неприятный осадок.

Заехать к Иванову с Давыдовой, поговорить?.. У них весело, не то, что у нас. Жена сидит, насупленная, обиженная на весь белый свет, бесформенная, капризная.

Гнать, гнать нужно от себя такие подлые мысли, что с того, если загляну к ним на часок? Нет, обещал жене, что приеду вовремя. А зачем? И тянет, все равно тянет пойти куда-нибудь, только не домой.

Что же, украдкой, тайком, в гости должен к друзьям ходить? Разве все так непоправимо? От первых трудностей – бегу?

Надо идти домой. Через силу, но надо. Она требует этого от меня, взглядом, словами, всем своим существом. Требует и в то же время отталкивает непонятными капризами, обидами.

– Проша! Мама, Проша пришел! – кричит жена и шепчет мне: – Спасибо, что сегодня вовремя, хоть не придется перед мамой оправдываться!

– Знал бы, и сегодня задержался, – шепчу я, но в комнату мы входим улыбающиеся и сверхдовольные жизнью.

– А, зятек! – теща подставляет щеку для поцелуя. – У тебя, Мила говорит, день сегодня был не из легких?

– Да нет, нормально.

– Показал эскизы? – спрашивает Мила, накрывая на стол.

– Да.

– Может, покажешь пока маме?

Теща замахала руками: я в этом ничего не понимаю!

– Ну и что? – удивляется Мила. – Прохор, покажи!

Дашка, вереща, несется ко мне, сует мне свою Катю, потом мишку, потом уж свою мордашку для поцелуя.

– А внученька папу больше любит, чем маму!

Мила замирает с тарелками. Говорит:

– Она любит нас одинаково. И прекрати, пожалуйста, «больше – меньше», хватит того, что вы меня в свое время этим замучили.

Теща смеется, покачивает Дашку на толстых коленях, приговаривает:

– И кого Дашенька любит больше? Конечно, свою бабушку, да, Дашенька? А мама – бука, мама обижает Дашеньку?

– Мама! Прохор, ну хоть ты скажи!

Я молчу. После небольшой возни мы усаживаемся за стол.

Теща налегает на картошку.

– А грибочки есть? Прохор, передай сватам, прекрасные грибочки они делают!

Я встаю за грибочками, но Милка опережает меня и довольно проворно, несмотря на живот, бежит на кухню. Чуть не плачет. Я уже замечал за ней эту черту – стыдиться своих родителей. Но они же сами отвечают за себя.

– Отец сегодня на совещании, я и решила к вам заглянуть, выто нас не балуете!

– У меня сейчас много работы.

– У тебя работы много, но и у Милы – тоже!

– Мама!

– Что же, я не вижу, что ты совсем затюканная стала?

– Мама!

– И зачем вы поспешили со вторым? Как же теперь твоя учеба?

– Мама!

– Один ребенок, конечно, в радость, но два! Когда вы еще и на ноги-то не встали как следует! Ведь ни диплома еще, ни квартиры!

– Мама, это наши заботы!

– Как же, ваши! А у нас душа не болит? Прихожу сегодня, рев стоит, Даша маму бьет, а мама – Дашу по попе! Мы на тебя руку не поднимали!

– Мама! Наверное, я-то помню, поднимали или нет.

– Что?

– Прекрасно помню. У меня была температура, ночью, ты мне дала таблетку, меня вырвало, а ты…

– Какая ты злопамятная! Мы тебе все условия создавали, а ты вспоминаешь такое, чего и не было!

– Мама! У меня, действительно, было прекрасное детство, прекрасное! Успокойся!

– Я и не думаю волноваться! Это тебе нужно успокоиться! Посмотри, до чего ребенка довела!

– До чего?!

– И второго сейчас доводишь! Родится какой-нибудь больной!

Милка побледнела, сжала вилку, посмотрела на меня и вдруг зарыдала в голос.

– Ну, я же говорила, – торжествующе сказала теща.

– Уйди! Уйди! Все уйдите! Я никого, никого не хочу больше видеть!

– Что ж, – теща поднялась. – Я уйду. Меня выгнали из этого дома! Я пришла сюда в последний раз!

Заревела во весь голос Дашка. Теща была уже у дверей. Я сказал: «До свидания».

– Ведь говорила, не торопись со вторым ребенком. Дай ей валерьянки. А тебе я вот что скажу. У хорошего мужа и жена счастливая. Почему я так хорошо выгляжу? Муж у меня – золото!

Я нашел валерьянку, пошел к Милке. Она судорожно и жадно выпила, сказала: ненавижу! Оттолкнула ревущую Дашку.

– А ребенок здесь причем?

– Твой ребенок, ты и утешай.

Я умыл Дашку, побаюкал, уложил. Милка сидела все в той же позе.

– Прохор?

– Да?

– У тебя неприятности?

– С чего ты взяла?

– Вижу.

– Да нет. Если не считать тещиного посещения.

– Что, эскизы не понравились?

– Да нет… понравились.

– А почему же ты такой?

– Какой?

– Такой.

– После посещения твоей мамы…

– Ты ее не трогай! Это моя мама! Какая бы ни была, а моя! И я вечно все испорчу! Думала, у тебя последний день, посидим, отметим, маме позвонила, позвала… И не сдержалась!

– Ты только успокойся. Не в первый и не в последний раз.

– Вот именно! Вот именно! Сколько твержу себе: сдерживайся, сдерживайся, улыбнись, не слушай… она переживает за меня… за нас…

– Это видно.

– Ты ее совсем не знаешь! – Милка посмотрела на меня так, будто увидела впервые. – Да ведь ты и меня не знаешь! А я тебя не знаю! Мы ничего не знаем! А живем вместе. Зачем, ты не знаешь?

Я вышел на кухню. Сделал себе кофе. На холодильнике стоял тортик. Взял себя в руки, сделал Милке слабый чай, нарезал тортик, отнес в комнату.

– Угостимся?

– Тортик! Я же хотела