Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

Коксай. А травы и кусты такие же, как и у нас в Аксае, отметил я. А проголодавшиеся ишаки набросились на молодую траву, словно никогда такой не видели, жадно щиплют, не поднимая ушастые головы от лакомой зелени.

Но хоть вода и журчит совсем так, как у нас в Аксае, ущелье неприветливое. Оно какое-то корявое и мрачное. Одинокому путнику, пожалуй, боязно в этих местах. А вдвоем не страшно. Как только мы присели отдохнуть, над нами на серебряной нити повис ласковый жаворонок. Арзы-апа закатала рукава и умылась. Потом она бросила взгляд на солнце и, хотя еще не пришло время молитвы, расстелила пояс и принялась за намаз. Лицом она повернулась в сторону Мекки, а в той стороне лежал и наш аул. О чем, как не о здоровье сыновей своих Орхи и Нохи, о благополучии оставшихся на ее попечении молила мать, припадая лбом к каменистой земле в мрачном ущелье. Но не услышал ее аллах.

Шум отвлек Арзы-апа от молитвы. Она обернулась. Выше нас среди камней застыла, как архар, белая ослица с огромным всадником на спине.

Рассмотрев нас издалека, всадник подъехал ближе. Обычно на белых ослах разъезжали по аулам нищие — дивона. Но этот совсем не похож на дивону. На голове у него огромная меховая шапка — борик. Правда, шкура козленка изрядно потерлась. Одет он был в старый суконный чекмень. Под седлом вниз дулом прижато одноствольное ружье. Глаза как две чаши, наполненные кровью. Вид неприступный, холодный. Длинные усы свисают по краям крепкого рта.

— Ну, куда путь держите? — грубо спросил он.

— В Арчагул, — ответила Арзы.

— А кто у вас там есть?

— Мы едем к человеку по имени Нурали.

— Чего это вы по аулам разъезжаете? Кто будет работать в колхозе? Или у вас нет колхоза? — накинулся он на матушку Арзы и повернулся ко мне: — Эй, ты! Почему не на фронте? Дезертир? Скрываешься здесь от властей?

— Что ты, что ты! — испугалась Арзы-апа, поглядывая на ружье пучеглазого. — Как язык-то повернулся ребенка дезертиром обзывать? Он недавно еще грудь сосал, в люльке пеленки пачкал. В мирное время он бы и чашку похлебки без хныканья не съел. На вид только взрослым кажется. Время такое, что и сравнить не с кем из мужчин. Дети еще… А все лето маялись на тяжелой колхозной работе. Косточки у них еще не окрепли для такой работы… Сами-то вы почему не на фронте? — внезапно перешла в атаку Арзы-апа.

— Я-то? — растерялся пучеглазый, стал зачем-то поправлять ружье под седлом. Потом растянул губы в широчайшей улыбке. — Перед войной на Майские праздники я бороться вышел, ну, и переломали мне ребра. Вот какие дела, кума, стал я с тех пор инвалидом. Ну да ладно! Что жалеть зря? А у тебя, кума, что в хурджуне? — И он тяжело слез с ишака. Ружье со звоном упало на землю.

— Господи! Что может быть у таких путников, как мы? В Арчагул едем проведать родичей — и все. Что у нас может быть? — зачастила не на шутку встревоженная Арзы-апа.

Наступило короткое молчание.

Пустынно и мрачно кругом. Ущелье угрюмое. Даже вершина небесных гор едва виднеется за зубчатой стеной темных утесов. И нет ничего, кроме неба над головой. Кричи, не кричи — никто тебя не услышит. Побеги — и камни станут хватать тебя за ноги. Старуха да мальчишка. А этот здоровенный мужик. Можно верить, что он участвовал в борьбе.

Пучеглазый слез с ишака, вперевалочку подошел к хурджуну Арзы, запустил туда лапы.

— Эй, что ты делаешь? В своем ли ты уме? Или ты разбойник с большой дороги? Как тебе не стыдно! Кого грабишь? Женщину слабую и ребенка? Эх, ты! — Арзы-апа обеими руками вцепилась в свой мешок.

Я тоже не выдержал и, бросив повод серого, заорал:

— Агай, не трогайте!

И потянул его за рукав. Он повернул ко мне свое страшное лицо, и я чуть не закричал от ужаса, увидев кровавые смеющиеся глаза. Он чуть толкнул меня ладонью, и я отлетел назад, едва не упав.

— О господи! — причитала матушка Арзы. — За что такое наказание? О аллах! Или мало мы видели горя? — Она села на землю и стала царапать ее.

В хурджуне, прямо сверху, лежал отрез вельвета. У дедушки Мамута были небольшие способности к торговле. В свободное от колхозной работы время он ездил в Ташкент за тканями, которые потом обменивал на продукты. Сейчас на базаре хоть шаром покати. Не то что за ткани, а и за чистое золото не выменяешь ничего съестного. Поэтому матушка Арзы и взяла с собой отрез, полагая, что киргизы живут посытнее. Кроме того, за пазухой везла она деньги, которые дала ей Айша. Нелегко достались они Айше. Масло от молока единственной коровенки носила она на базар, отказывая детям, по грошику собирала. Я заметил, что если одной рукой Арзы-апа хваталась за хурджун, то другой прикрывала место, где лежали деньги Айши…

Пучеглазый поднял мешок и хотел навьючить на ослицу, но вдруг опустил на землю. Смотрел на серого скакуна и посмеивался. Усы топорщились, зубы оскалены.

— Эй, пацан! Давай ишаками меняться?

— Нет! — отчаянно крикнул я.

— Брось, поменяемся! У меня ослица тяжелая ходит, ишачонок твоим будет.

— Не пойдет! — отрезал я.

Если лишусь сейчас серого ишака, то нет мне больше дороги в аул. Из-за этого осла дедушка Онгарбай долго был в ссоре с Мамутом, мужем матушки Арзы. А ведь Мамут приходится ему родным братом!

Во время уборки урожая, в счастливую страду, дедушка Мамут возглавляет красный караван, доставляющий зерно на элеватор. Весь частный тягловый скот, брички, арбы мобилизуются для этого славного и радостного дела. Конечно, серый аргамак дедушки Онгарбая призывается в первую очередь. Так что дедушка Онгарбай неделями, месяцами не видит своего ишака, не может выехать даже на самое короткое расстояние и выглядит совершенно несчастным и подавленным.

— Эй, Мамут, — обращается он каждый день к младшему брату, — верни моего ишака!

— А тебе известно, что такое война? — отвечает ему всякий раз Мамут. — Люди не только скотину и арбы не жалеют для победы, а и своих детей. Так что, твой ишак дороже человека, дороже наших детей? Эх, ты! — задевает Мамут самое больное место бездетного брата.

Бездетным по старинке считали в ауле и того, у кого были только дочери. Из дома Онгарбая никто не пошел на войну — некому было. Онгарбай очень страдал от этого, а тут еще насмешки брата. Не выдержал Онгарбай, вцепился в воротник Мамута и несколько раз пребольно ударил его палкой по спине. Произошло это на