Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

перестал улыбаться. Серьезно и непонятно смотрел он на меня. Расставаться всегда грустно. Когда он не улыбается, лицо у него становится суровым, холодным. Груз наших осликов потяжелел. Мы везли с собой по мешку зерна. Это было бесценным богатством.

3

То, что сегодня жарче, чем вчера, мы обнаружили, едва тронувшись в путь. Арзы-апа сняла свой чапан и подложила его, свернув, под седло. Ишаки пошли споро, почуяв, что путь лежит домой. Теперь для них и груз не так тяжел. Говорят, если сам осел нечистое животное, то сила у него добрая. Арзы-апа больше не хмурится и не молчит, как в начале дороги. Она рассказывает разные истории и даже напевает какие-то старинные мелодии. Там и сям цветут подснежники, тянутся к солнцу, к теплу. Кажется, что, не выдержав жарких лучей, сбросили цветы с себя мохнатую одежду. Желтые крокусы крошечными солнцами разбросали по степи свои колокольчики. Серебряной струйкой льется с неба звонкая песня жаворонка. Отчетливо виднеются пики Алатау, подпирающие небесную синь. Ни туман, ни облака не закрывают вершин. На свежей, яркой зелени степного ковра, как ошметки грязи с сапог, буреет прошлогодняя растительность. Вдоль дороги пасутся отары овец. Едва обсохшие, крошечные ягнята с гладкой шерсткой с трудом ковыляют на дрожащих ножках. У пастуха, который доит только что окотившуются овцу, щеки красные, как яблоки.

— Правду говорят люди, что овечье молоко серебро, — вздохнула Арзы-апа.

В стороне чадит костер.

— Он сейчас будет кипятить молоко, — сказала Арзы. — Что может быть вкуснее сладкого и жирного горячего молока. В том костре лежат круглые камни. Если бросить их раскаленными в молоко, то оно тут же забурлит, вскипит. У такого молока особый вкус. Выпьешь — и твои усы топором не перерубить. Так говорят.

«Непременно надо сказать об этом способе пастуху Кузембаю, когда приедем в аул», — подумал я.

За такими разговорами мы и не заметили, как добрались до ущелья Коксай. Один вид его заставил нас тревожно умолкнуть. Вчерашняя тихая, чистая, прозрачная речушка, смиренно бежавшая по дну ущелья, наполняя его звоном и свежестью, сегодня словно взбесилась. Мутные воды затопили ее берега, грязно-белая пена летела хлопьями, вскидывались волны, бросаясь на скалы и камни. Рычала и ревела река.

Животные заволновались, дрожат, жмутся друг к другу.

— Господи! Этого только не хватало! — в сердцах вскричала матушка Арзы. — Как же нам теперь быть? Перебираться-то надо…

Несется вода с высоких гор, спешит, крушит и ломает, грозиться добежать до океана. Но только у горных речек горячий нрав, да короткие руки. Речка Коксай вольется вскоре в Куркуреу, а та в свою очередь добежит до Майманского Капчагая и станет добычей реки с обратным течением — Терс. А там теряются их имена, и вода получает новое имя — Асса — и щедро раздает свою влагу колхозной земле, поит свеклу, бежит по арыкам хозяйств, окружающих Аулие-Ату, а потом пропадает на полях и плантациях. Только ранней весной да и в теплую зиму удастся воде добраться до озера Биликуль.

— Вот досада! Нет бы выехать нам чуть раньше, — зло сказала Арзы-апа. — До жарких деньков это место и курица пешком переходила.

Растерянные стояли мы на берегу, не зная, что предпринять. Вернуться назад? Никак невозможно. Поблизости нет никакого аула. Кругом дикие утесы глубокого и мрачного ущелья. Гневная река. Кроме ее рева, ничего и не слышно. Да еще страх перед новой встречей со вчерашним пучеглазым. Солнце клонится к закату. А может, к ночи вода спадет? Ночевать здесь страшно, да и холодно. Ущелье такое зловещее. Даже вчерашнего жаворонка нет. О чем он вчера звенел? О какой беде предупреждал? Если он устроил себе гнездо у подножия сая, то река давно смыла его.

Мы сошли с ишаков. Размяли затекшие ноги. Осмотрелись. Ослы — они и есть ослы, нечистые творения. Нет им и дела до наших забот. «Вы — люди. Вот и ищите выход сами». Пофыркали и начали рвать траву, растущую между камнями. Но развьючивать их мы пока не стали.

— Поднимись-ка на бугор, — сказала Арзы-апа. — Может, увидишь какого-нибудь проезжего.

Я бегом поднялся на холмик. Кругом ни души. Солнце опустилось совсем низко. Вершина Тенгри в чистом белом снегу похожа на безгрешного ангела с белоснежными крыльями. Как бы оправдывается: «Не мы виноваты в буйстве реки». В мареве стоит далекий Капчагай. Сзади змеей извивается бледная дорога. «Если надумаете возвращаться, то вот она я».

— Никого не видать, — сказал я, спустившись вниз.

Здесь уже начинают густеть сумерки. Темно, как в заброшенном доме.

— О всемилостивейший создатель, — вздохнула старушка, — на тебя одного надежда!

Она развязала свой пояс, опустила руки в мутную воду, сполоснула лицо. Потом расстелила пояс, сняла остроносые калоши и стала молиться. Снова обратилась к богу. Я знаю, сначала она молила о здравии Орхи и Нохи, затем о благополучии домашних, а потом уже о легком пути и счастливом возвращении. Слов ее не было слышно за шумом воды. Но мне казалось, если бог существует, он должен услышать эту мольбу, идущую от сердца, остановить воду, чтобы мы переехали опасное место и продолжили путь по твердой дороге. Но никакого чуда не произошло. Видимо, бог не услышал молитвы Арзы-апа из-за рева потока. Да и мало ли жалоб и просьб у копошащихся на земле людей. Если выполнять волю каждого…

— Поднимись-ка еще раз, — потухшим голосом сказала старушка, окончив намаз.

И снова я взобрался на холм. Тишина, от которой больно ушам. Не видно ни одного путника ни со стороны Казахстана, ни со стороны Киргизии. «Да не отправились ли все люди поголовно на фронт, оставив на две республики только меня да старуху Арзы?» — испугался я. Стоя на холме, я крикнул вниз:

— Никого не видно!

Арзы-апа ходила взад-вперед вдоль потока, меряла своей палкой глубину, пока быстрое течение не вырвало палку из ее рук. Раз и два мелькнула в воде белая палка, пока не исчезла совсем. По-моему, лучше было бы вернуться. Мы посидели бы на камнях у Куркуреу-Су вместе с Мамытбеком и Чолпан. А потом, кто знает, может, и приехал бы кто-нибудь, кто рассказал бы подробности о жизни Медетхана…

А с другой стороны, хорошо бы добраться в аул до ночи. Мне все казалось, что младшие и Айша то и дело выходят на дорогу и высматривают меня.

Странные звуки привлекли мое внимание. Я поднял голову. В небе с курлыканьем пролетала журавлиная стая. Словно услышал аллах мольбы старой Арзы и послал журавлей, чтобы не было нам так одиноко и тоскливо. Но у стаи была своя дорога, и