Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

били хулиганистые мальчишки из села Евгеньевка, кучей напав на одного, и как я тогда звал на помощь брата Медетхана, которого я в лицо не видел. Вот о чем говорили мои беззвучные рыдания, вызванные лаской белобородого старца. Моя молчаливая жалоба. Старое сердце поняло меня без слов. Аксакал долго стоял молча, прижав меня к себе, пока я тосковал и скулил.

Или же… он жаловался мне на свои беды? Кто знает? «Заноза, которая поранила твою ногу, сынок, впивается в мое сердце. Все невзгоды, которые обрушились на твою голову, едва ты покинул колыбель, печалят меня. Лицо мое все горит от пощечин, которые безжалостно и щедро раздала тебе жизнь. Ночами ты постоянно живешь в моих коротких снах, днем — в мыслях. Отец рано покинул вас. Я далеко. Какая польза вам от моих переживаний? Не смог я протянуть тебе руку, малец. Не держи в сердце обиду. Хоть ты и слишком юн, но ты прямой наследник своего отца, мужчина в доме. Дух хорошего отца сорок лет будет кормить даже дурного сына. Хорошим человеком был твой отец. Тебе он был отцом, мне — шурином. Я, киргиз, счастлив был целовать своих детей от казашки. Своим был Нурали и для киргизов, и для казахов. А сейчас я совсем не тот. Ты видишь перед собой живого аруаха. Твой брат, мой сын Абдибек на фронте. Давно мой конь не оставлял следов на ваших дорогах. Это старость, сынок. А может, это война…»

— Оу, атеке! Поздоровайтесь же, наконец, с невесткой из дома Мамута! — И женщина осторожно, но настойчиво извлекла меня из объятий аксакала.

— Да буду я жертвой твоей, неужели это невестка из дома Мамута? — сказал старик, всем телом повернувшись к Арзы.

Матушка протянула ему обе руки.

Свидетелем этих затянувшихся приветствий был мальчик примерно одних со мною лет. Он то широко улыбался, растягивая рот до ушей, то хмурился, как грозовая туча. К нему и повернулась встретившая нас женщина, сказав:

— Оу, Мамытбек, привяжи-ка осликов! Не видишь, родственники приехали!

Мамытбек с готовностью кинулся исполнять поручение. А мы вошли в дом, глинобитную мазанку, каких полно в нашем ауле. Семилинейная керосиновая лампа. Мы прошли на гостевое место и уселись на самотканом коврике, постланном прямо на сухие кукурузные стебли.

Женщина то и дело поглядывала на меня и наконец спросила:

— Светик мой! Ты меня помнишь? Я тебя не раз на руках носила в ауле. Я же твоя Сусар-апа. Узнал? Ну, да откуда ему знать! Тогда ты был совсем маленьким. Я ездила к вам с дочкой своей Зинат… Ах, ее ты вспомнил? Замуж выдали Зинат…

Да, теперь я смутно припоминаю. Конечно же это была почти взрослая девушка со множеством мелких косичек. Она еще носила на голове островерхую меховую шайку.

— А это Мамытбек, — продолжала женщина. — Тоже твой родственник, единственный сын Абдибека. Ровесники вы с ним.

Парень широко ухмыльнулся, не сводя с меня глаз. «А где же Медетхан?» — спросил я про себя.

Дедушка Нурали дополз до стенки, с трудом устроился, поджав под себя ноги, и, не сводя красных, слезящихся глаз с матушки Арзы, спросил:

— Как дети, сноха, живы-здоровы? Здоров ли Мамут-аксакал? Кто ушел на фронт из ваших?

Арзы-апа не вставая передвинулась поближе к старику и громко заговорила:

— Дети, слава аллаху, здоровы. Двое ушли на фронт. Денно и нощно молим всевышнего об их здравии. От старшего уже давно нет писем. Сна лишилась, есть ничего не могу, про смех забыла, таскаю свои исстрадавшиеся кости по земле. Одна душа и жива. Бедный старик совсем высох от горя, сморщился. Прежних сил нет. Но приходится и ему работать как волу.

— Хвала создателю! — сказал Нурали-ата и прилег на бок. — Виденное с народом — праздник, сноха. Ничего не поделаешь. Вот и мы отправили Абдибека на войну.

Белая борода его тоскливо свешивалась на грудь.

Мамытбек прижался к худому плечу деда, смотрит на меня и улыбается.

Кончились обязательные при встрече расспросы. Дедушка Нурали рассказал, что после ухода Абдибека в армию он вызвал из соседнего аила свою дочь Сусар. Она и ведет хозяйство, ухаживает за старым и малым, стирает, готовит… Невестка, Сэнэмбуби, умерла. Имя Сэнэмбуби я часто слышал от Айши. Оказывается, покойная приходилась матерью Мамытбеку. И вот девяностолетний аксакал остался на руках своей пожилой дочери и единственного внука.

Я вспомнил шутку матушки Арзы о том, что имею право дернуть аксакала за ухо, поскольку он мой жезде — зять, и мне стало смешно. И жалко его до слез. Через некоторое время дедушка Нурали поднял голову:

— Уа, Сусар, мы тут увлеклись разговором и забыли обо всем. Поставь-ка чай, казаном займись. Вы гости почетные. В вашу честь зарежь хоть коня, хоть овцу, все будет мало. Но весной, как говорится, толстый худеет, а тощий рвется. Была коза, да и та принесла недавно козленка. Мне очень горько, что мы не можем зарезать для вас даже мышь. Но ничего, даст бог, будут еще солнечные дни, и мы увидим белый желудок белого верблюда. Да позволит создатель увидеть эти светлые дни!

Сусар-апа тяжело поднялась и занялась хозяйством. Скоро уже весело горели сухие кукурузные стебли в низенькой печи у самого входа.

— Кстати, — сказала Арзы-апа, — ваша невестка Айша посылает вам свой салем. Она очень хочет, чтобы встретились Барсхан с Медетханом, боится, что вырастут совсем чужими.

— О-о-о! — протяжно застонал дедушка Нурали, в груди его что-то хрипело и всхлипывало, красные глаза не отрывались от потолка.

«На что это он смотрит?» — подумал я, поднимая глаза. На потолке мазанки чернело пятно, там, где отвалился кусок штукатурки от недавнего дождя. Меня это почему-то испугало.

— Медетхан! — сказал наконец дед дрожащим голосом.

— Что с ним случилось? — не выдержав закричал я.

— Ничего с ним не случилось, — ответил дед.

— Э-э, не удастся тебе в этот раз увидеть Медетхана, — сказала тетя Сусар. — Шарбан вышла замуж и переехала в другой аул. Медетхана она забрала с собой. В Кара-Балте они теперь живут. Единственного сына покойного Амрекула…

Сусар-апа прижалась лбом к косяку, кусая губы. Потом пропела:

В Кара-Балту поехал я.

В кармане ни гроша…

С этими словами она встала, отряхнула платье и стала жарить кукурузу в раскаленном казане.

Вскоре мы пили жидкий чай, закусывая жареной кукурузой. «А говорили, киргизы сытнее живут», — вспомнил надежды матери и Арзы-апа.

Арзы-апа в это время рассказывала о том, как нас напугал какой-то человек в Коксае.

— Да бережет вас аллах! — нахмурился дедушка и замолчал надолго. Казалось, он забыл обо всем,