Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

она вскоре скрылась с глаз. Больше не оставалось никакой надежды, и я совсем уже было решился спуститься вниз, как вдруг увидел в стороне Арчагула какого-то всадника, и радостный громкий крик вырвался из моей груди. Но человек продолжал свой путь. Видимо, не услышал меня. Тогда я сорвал с головы старую и мятую свою кепку и принялся размахивать ею, не переставая орать.

Услышав мои вопли, прерывисто дыша и хватаясь за сердце, добралась до меня и Арзы-апа.

— Вон едет! — показал я на путника.

— Эй-у-у! — слабым голоском закричала Арзы-апа. Я и то с трудом ее услышал. Но она продолжала махать рукой и тянуть свое тихое: — Эй-у-у!

Наконец она сорвала свой кундик и стала размахивать им, как белым флагом, а сама крикнула мне:

— Беги!

Я со всех ног бросился наперерез всаднику. Казалось, весь путь мой усеян терниями. Колючки нещадно впивались в икры, рвали и царапали меня. Или это джез-тернаки, злые духи с медными когтями, мешали мне бежать? Дыхание останавливалось. Я готов был без сил упасть. И я упал, когда увидел, что всадник остановил коня и посмотрел долгим взглядом в нашу сторону. В моих же глазах прыгали горы и качалось небо да расплывались какие-то темные круги. Совсем рядом я услышал стук копыт. В горле пересохло. С трудом я встал на дрожащие ноги. И все заслонила грудь жеребца, его стройные передние ноги да всхрапывающая морда. Это был великолепный конь, высокий, красивый, с длинным хвостом и пышной гривой. Сидел на нем юноша, может, на три-четыре года старше меня, а то и меньше.

— Ну, что случилось? — спросил он меня, как старого знакомого.

— Там… — только и сумел сказать я, показывая в сторону Арзы-апы.

Конный снова ни о чем не спросил, лишь молча высвободил ногу из стремени, приглашая сесть на коня за его спиной.

Арзы-апа рассказала ему о нашем положении. Держа коня за чересседельник, она говорила:

— Айналайын, на том и на этом свете не забуду твоей доброты. Помоги перебраться на ту сторону.

— Ого! — сказал тот. — Худо дело, люди! В горах снега зашевелились, ползут, тают. Оползни и обвалы. Отсюда и грязь. Эх, подъехали бы вы чуток раньше… — И он стал оглядываться вокруг, изредка косясь на своего коня.

По всему видать, что жеребец не для байги взращен, а для дел боевых, для кокпара, и притом для какого кокпара! Грудь у него широкая и крепкая, как скала. А джигит, по всей вероятности, табунщик.

Он наконец оторвал взгляд от коня, похлопал его по холке, посмотрел на нас, на наших понурых осликов, на бешеную стремнину и сказал:

— Была не была!

Мы с Арзы-апой сняли мешок с черного ослика и потащили к коню. Был ли парень кокпарчи, не знаю, но силачом он был. Схватив мешок одной рукой, он, как ребенка, положил его перед собой. Камчу он взял в зубы.

Тихонько тронул он коня, и тот ровно пошел в воду. Волны сразу ударили его в бок, потащили за собой хвост. Брюхо жеребца, намокло. То и дело коня заносило в сторону, он фыркал, косил огненным глазом, но шел. Волны бросались на него, взметывая ввысь пену. Парень поджал ноги. Выбравшись на берег, гнедой встряхнулся, а джигит сбросил мешок на землю. Тем же образом был доставлен на тот берег и второй мешок. После этого джигит усадил в седло старушку, сам сел сзади и перевез Арзы-апу. Мне он седло не уступил. Я снова сидел сзади, прижавшись к его спине. Вот и я на другом берегу. Потом джигит взял за повод серого ишака дедушки Онгарбая и повел в воду. Тот сначала упирался, но парень так огрел его камчой, что ишак понял, что здесь не до шуток. Задние ноги осла подогнулись, и он бросился в воду. А стремнина таки пошвыряла серого, позабавилась вволю. Если бы не этот юноша, кто знает, что было бы…

Дошла очередь и до черной ослицы бабушки Арзы. Та, бедняжка, долго терпела побои, закрыв глаза, но в воду не шла. Раза два она уже вошла было передними ногами в поток, но тут же отступила. Она даже настолько обозлилась, что прижала уши к темени и оскалила зубы, пытаясь укусить жеребца. Попробовала и лягаться. Джигит, видя, что ослицу не переупрямишь, взял повод, продел под потник, обернул раза три вокруг луки доброго киргизского седла и дал шенкеля жеребцу. Тот не колеблясь бросился в воду. Гнедому было не привыкать биться с могучими жеребцами, а здесь какой-то ишак встал на его пути. Морда ослицы задралась к небу, глаза налились кровью, она уперлась всеми четырьмя ногами, да так и съехала в поток, бороздя копытами землю. А уж попав в воду, одумалась, хотела поравняться с гнедым, который прикрыл было ее своим крупом от бешеного напора, но когда добрались до середины, она то ли оступилась, то ли несущийся в воде камень ударил ее по ноге, но она вдруг дернулась и рухнула прямо в поток. Тут в первый раз зашатался и гнедой жеребец. Ослица попыталась встать, но тут же с головой ушла в воду. Чтобы не съехало седло, парень всем корпусом подался в противоположную сторону. Еще и еще показалась из пены голова черной ослицы, да потом ее раза три перевернуло. Волосяной аркан выдержал, а вот брезентовая уздечка лопнула. Мелькнула ее голова, потом ноги, и ослица исчезла.

Мы некоторое время смотрели молча, оцепенев от неожиданности. Все темнее становилось в ущелье.

— Вот беда! Вот наказание-то божье! — вскричала наконец Арзы-апа.

— Не обижайтесь, байбише, — виновато сказал юноша, — я сделал все, что мог. Уздечка не выдержала.

— Я не виню тебя, дорогой, — отвечала мягко старушка, — но бывает досадно, даже если кошку потеряешь. Тяжелая была ослица… Ну да ладно. Пусть будет жертвой за моих детей. О аллах! Да прими жертву за детей моих, сражающихся в дальних краях за святое дело, за отчизну! Да исчезнут все беды вместе с этим черным творением! Да пропадет война вместе с ним! Будет жив народ, как-нибудь проживем и мы.

Парень сошел с коня и помог нам погрузить мешки. Теперь серому придется везти оба мешка, а мы с матушкой Арзы, держась за мешки, пошли пешком.

Но прежде Арзы-апа благословила юного джигита:

— Да минуют тебя все беды в этом мире! Будь первым среди равных, родной! Ты нам помог. И тебя не оставит создатель.

Гнедой жеребец был уже на другом берегу, когда старуха бросилась к самой воде и закричала:

— Постой, айналайын! Как тебя зовут? Чей