Пирамида предков - Ильза Тильш

Следует не только убрать все светящиеся рекламы, но и затемнять квартиры таким образом, чтобы наружу не проникал ни один луч света. Нарушение правил массовой противовоздушной защиты карается согласно пунктам Закона о противовоздушной обороне. Уличные фонари в Б. тоже теперь не горели. Люди ориентировались по луне, при новолунии или облачности приходилось на ощупь пробираться в темноте.

Карманные фонарики надлежало обтягивать синей бумагой, фары велосипедов густо закрашивались черной краской — оставляли только узкую полоску света. По вечерам люди встречались на абсолютно темной улице, узнавая друг друга по фосфоресцирующим значкам, цветам, зверькам и сердечкам, которые приклепляли на воротник пальто и на лацканы пиджаков.

Запрещалось без особой необходимости куда-либо ездить. Колеса должны крутиться только для победы!

(И как только Генриху и Валерии удалось, несмотря ни на что, съездить в Бад Уллерсдорф и в Бад Гойзерн, а однажды даже в Бад Гастайн?) Запрещалось проявлять приветливость по отношению к иностранным рабочим и военнопленным. (Несмотря на это, находилось достаточно людей, которые были приветливы с военнопленными.)

Танцевать с военнопленными запрещено. Две немецкие девушки в одной деревне недалеко от Б. на импровизированной вечеринке танцевали с военнопленными и получили за это по месяцу тюрьмы, правда только условно.

Кто донес на Генриха, кто сел и написал письмо окружному медицинскому начальнику, в котором жаловался на Генриха за то, что тот был слишком любезен с иностранцами, иностранными рабочими и военнопленными? Что он выдавал им, если они заболевали, врачебные свидетельства, подтверждал их заболевание, назначал лекарства? Рейхсфюрер по медицине не в последнюю очередь в интересах самих врачей запретил выдачу таких свидетельств, и я уже предупреждал вас об этом на последней линейке! Кто следил за Генрихом, кто записал свои наблюдения, а может быть, и передал их по телефону? При оценке состояния иностранных рабочих я считаю необходимым применять более строгие требования. На это тоже есть жалобы. Хайль Гитлер, крайсфюрер по медицине.

Письмо, то есть надорванный по краям пожелтевший листок бумаги с грифом Национал-социалистическая немецкая рабочая партия, округ Нижний Дунай, действительно еще сохранилось. Это было, говорит отец, только одно из предупреждений, указаний, угроз, которые я получил. Возможно, дело не ограничилось бы письмами, если бы во мне как во враче не так нуждались, возможно, мне пришлось бы плохо, если бы во мне никто больше не нуждался. Кто на него постоянно доносил, ему было неизвестно, сегодня этого уже никто не сможет установить, никто не узнает. В любом случае, говорю я, это был один (или несколько) из четырех тысяч жителей города Б. То есть из того места, которое отец сегодня называет сонным маленьким городишком.

Никому нельзя было доверять, говорит Валерия. Болтливость детей, например, представляла большую опасность.

Зима 1940 года оказалась исключительно суровой. На австрийской стороне Зальцкаммергута озера замерзли на столько, что можно было до середины доехать на машине. В Б. телеги, груженные голубоватыми брусками льда, то и дело подъезжали к гостиницам, чтобы загрузить лед в подвалы, автобусы застревали в снегу, ветер нес снег через голые поля и надувал на улицах и дорогах сугробы метровой высоты, в классных комнатах топились железные печки, на оконных стеклах буйно цвели ледяные цветы. В Атлантике немецкие подводные лодки торпедировали английские суда, по данным газет на 10 февраля, они потопили 145 тысяч тонн брутто.

На западном фронте никаких особых перемен. Результаты первого сбора пожертвований для фронта 14 января были удовлетворительными.

Когда Анни приходила из школы, она быстро делала уроки и потом садилась в большое синее кресло возле печки с красными слюдяными окошками american heating и читала книги, которые подарили ей на Рождество — «Виннету» том 1 и том 2, «Кожаный Чулок», или брала коньки, которые хранились на полке в кладовке, так называемые винтовые пароходы, которые с помощью специального ключа привинчивались к ботинкам, и шла на каток. Только через два года у нее появились джексоны, коньки, накрепко приклепанные к ботинкам, тогда в Б. они были редкостью и достать их можно было только с большим трудом. Или же она шла с подругами кататься на санках, или играла на своей новой красной гармонике марки Хонер с сорока восемью басами. На лугу яблонька цветет, два, три, четыре, это значит, Эрика, два, три, четыре… или За деревней вечерком, ох, мы целовались, наши губы в тишине меж собой шептались, а о чем они шептались, никто не узнает. (Тогда тексты песен были еще глупее, чем сегодня, говорю я Бернхарду.)

Есть другие песни, которые помним мы оба, слова которых за все эти прошедшие годы и десятилетия не забылись, песни, которым нас научили, когда мы были детьми, песни в миноре, которые Анни не исполняла на своей гармони. По Германии бьет барабан, барабанщик ведет нас вперед, и мы следуем молча за ним, потому что мы избраны им.

Помнишь, спрашивает Бернхард и поет: Мы племя черных коршунов, хей-йо хо-хо, с тиранами мы вступим в бой, хей-йо хо-хо.

Нет, эту песню Анни не помнила. А мы, говорит Бернхард, пели ее с удовольствием.

Штык вперед, хей! Коли и руби, хей! Пляши, веселое пламя, по крышам монастыря.

Он многое забыл, например баллады и многострофные стихи, которые с трудом учил в школе и из которых помнит теперь только отрывки, а с этими песнями иначе — в память врезалось каждое слово.

Мы скажем Богу прямо в рожу, что мы попов зарезать можем. Хей-йо хо-хо!

Наш маленький сын смотрит на поющего отца с удивлением и испугом, а отец поясняет, что это старая песня деревенских работников, Племя черных коршунов — это песня сторонников Флориана Гейера,[5] франкского имперского рыцаря и крестьянского вождя, жившего с 1490 по 1525 год и боровшегося за такое государство, опорой которому станут крестьяне и горожане, а дворянство и духовенство не будут иметь привилегий. Такие песни очень любили тогда петь.

Что же, кроме слов песен, осталось от этого времени в памяти? Я, Анна Ф., пытаюсь из крохотных осколков воспоминаний составить цельные картины, напасть на след той девочки, которой некогда была я сама, имя и дату рождения которой я поместила в самый нижний квадратик пирамиды. Станут ли картины яснее, когда я совсем состарюсь?

До сих пор я опиралась на фрагменты, на маленькие островки света, которые вспыхивали то там, то тут.

Итак, Анни, через плечо у нее перекинута красная гармоника на кожаном ремне, она сидит на стуле в своей комнате, наигрывая популярные тогда песни. Снова зовет меня море,