Пирамида предков - Ильза Тильш

Анни — ей было тогда одиннадцать лет, и у нее были темно-русые волосы, заплетенные в две косы, а с каждой стороны от висков приплетались косички поменьше, — Анни в феврале 1940 года внесла свой вклад в блестящие результаты этих сборов.

Служба в гитлерюгенде, согласно закону рейха от 1 декабря 1936 года, является обязательной для всей немецкой молодежи. Юноши и девушки, все — в гитлерюгенд!

Чехи и неарийцы в гитлерюгенд не принимаются!

Анни отправилась собирать лечебные травы, это было в марте, в ту пору, когда кусты терновника стоят в лощинах как маленькие белые облачка, она общипывала крохотные белые цветочки с колючих веток или обрывала желтые головки цветов мать-и-мачехи, чуть позже она собирала подорожник и ромашку или срывала колченогие стебли хвоща, которые росли среди камней на придорожной насыпи, и в бумажных пакетах приносила все это на сборный пункт. Кто не помогает нам, тот помогает врагу. Вся немецкая молодежь откликнулась на призыв, во всех школах учителя были обязаны участвовать в сушке трав. Немецкому народу требовались миллионы килограммов сушеных листьев ежевики, малины и земляники, липовый цвет центнерами снимали с деревьев. Кто собирает, тот помогает побеждать! Полное безделье во время каникул вредит здоровью и невыносимо как для духа, так и для тела.

Немецкие дети обязаны были проводить каникулы с пользой, дни собирали травы и помогали при сборе урожая и на полевых работах. (Предложение Анни помочь в поле дедушка Йозеф категорически отверг. Там она будет только мешать, пусть-ка лучше идет купаться.

Помощь школьников на свекольных полях была организована только через два года.) Немецкие дети собирали листья и ягоды тутовника, произраставшего в Б. в изобилии, и приносили в школьный спортивный зал той школы, где училась Анни, и там, на длинных столах, выращивались гусеницы тутового шелкопряда. Из шелка их коконов изготовляли парашюты для вермахта.

(Гусениц шелкопряда, которых Анни принесла домой из школы в картонке из-под обуви с надписью поппер, ей было велено немедленно отнести назад.

Еще этого не хватало, сказала Валерия.)

Немецкие дети с ручными тележками переходили от дома к дому, собирая макулатуру и металлолом. Все ненужные металлические вещи следовало пожертвовать на защиту рейха, Герман Геринг приказал сделать такой подарок к дню рождения фюрера, миски и ступки, эмалированные котлы и кольца для гардин, медные кофейники, оцинкованные ведра и медные щеколды. От каждого гражданина рейха ожидали беззаветной жертвы.

(Ты что, с ума сошла? — закричала Валерия и отобрала у своей дочери пресс-папье из бронзы, медную пепельницу в стиле модерн, эмалированную кастрюлю и маленькие карманные солнечные часы. Но ведь Анни все-таки что-то утащила тогда из дому?)

Не помню, говорит Валерия, но зато она припоминает о том, что приблизительно с апреля 1940 года в ходу были только бумажные деньги, все монеты, которые находились до сих пор в обращении, изъяли, даже пятидесятипфенниговые монетки. На купюрах, которые давали вместо монет в одну марку, было написано рентная марка.)

Тот, кто использует собранный или предназначенный к сбору металл для личного обогащения, наносит вред великой немецкой борьбе за свободу и приговаривается к смертной казни. Геринг фельдмаршал.

Что еще происходило той зимой и той весной в маленьком сонном городишке? Справлялись свадьбы, рождались дети, мертвых хоронили, работали вечерние школы. 1 февраля, в рамках мероприятия, организованного ячейкой национал-социалистов под названием Сила через радость, была поставлена на сцене комедия Подкидыш. 10 марта состоялось чествование героев; вдовы воинов выстроились перед памятником воинам, пел хор гитлерюгенда, люди в партийных мундирах по очереди произносили речи. В заключение в Немецком доме все слушали по радио речь фюрера.

Неужели вдовы воинов тоже обязаны были идти в Немецкий дом слушать речь фюрера?

Думаю, да, говорит Валерия.

А как сообщали семьям павших о смерти их мужей, отцов и братьев — по почте?

Нет, говорит мать, для этого присылали в дом какого-нибудь человека.

Кто были эти люди?

Я не знаю, говорит мать, вероятно, кто-то из членов партии.

Уже за два первых года войны многие молодые люди из Б. погибли.

Ты помнишь учительницу Г.?

Она была красивой, жизнерадостной женщиной. После этого она стала как тень. С того дня, когда она узнала о смерти своего мужа, она носила только траурные платья, она их вообще больше не снимала. Хотя такое поведение не очень одобрялось.

Фрейлен Юнгман, портниха, шила платья из распоротых мужских костюмов, которые в некоторых семьях стали больше не нужны. Из брюк она кроила юбку-четырехклинку, из пиджака получалась верхняя часть и рукава платья. Такие платья фрейлен Юнгман украшала светлыми воротничками и пестрыми пуговицами.

Из двух старых, уже изношенных платьев получалось одно новое, комбинированные платья вошли в моду. Для Анни, которая за эту зиму внезапно подросла, фрейлен Юнгман сшила из занавесок, которые висели раньше в гостиной, летнее платье в цветочек, из легкого пальто Генриха, в котором он изображен на одной из старых фотографий, вышла юбка, Анни Носила ее и зимой и летом.

Я, Анна, уже не могу связно воссоздать ход событий 1940 года, но отдельные картины закрепились в памяти, десятилетия, прошедшие с той поры, не стерли их из моих воспоминаний.

Я вижу бледную молодую учительницу Г., идущую в чёрном траурном платье по площади Адольфа Гитлера, с опущенной головой. Она не смотрит по сторонам, не отвечает на приветствия, словно стыдится того, что ее муж погиб.

Я помню толпу, которая постоянно собиралась возле памятника воинам, чтобы почтить память одного или нескольких павших, помню зычные голоса ораторов в светло-коричневой партийной форме, слова, которые они часто использовали: выполнение долга до последнего, за фюрера и отчизну, в гордой скорби, опустите знамена.

Я помню пылающее небо в пасхальное воскресенье 1940 года, я вижу этот дышащий огнем багрянец, простирающийся до горизонта над холмами, город, тонущий в пылающих красках, я помню беспокойство, которое возрастало в людях и постепенно превращалось в страх. Северное сияние еще никогда не предвещало ничего хорошего.

Теперь, идя по следам ребенка, которым была я, который занимает самую нижнюю клеточку нарисованной мной пирамиды, я снова вижу это небо, я вижу белые лучи в кровавой красноте, слабые зеленоватые отблески над горизонтом, я вижу испуганных людей, выходящих из домов, они погружаются в этот необычайный, пламенный свет, я помню о Страхе, висевшем в воздухе, о разговорах взрослых.

Двумя годами раньше на небе тоже появлялось северное сияние, но то было гораздо