Лемурия - Карл Ганс Штробль

пристанища богомилов показывали, что для них вовсе не существовало правил. Казалось, хоронившие своих родных руководствовались исключительно прихотью и случайной фантазией: саркофаги, урны, обычные надгробные плиты, установленные горизонтально или вертикально. Встречались также и «дупла» в скале…

В сгущающихся сумерках мои мысли продолжали блуждать вокруг могил. Кем были эти богомилы? Расой? Сектой? Империей? История мало поведала нам о них, а я знал и того меньше. Один уважаемый и серьезный человек в Билеке, обер-лейтенант, рассказал мне как-то, что их религия представляла собой скорее этическое учение, вобравшее в себя лучшие аспекты христианства и ислама, чьи отголоски и поныне можно наблюдать среди местных жителей, не являвшихся ни мусульманами, ни христианами. Они не ставили церквей, и никакой пастор им не требовался. Крестьяне были трудолюбивыми, радушными и высоконравственными людьми – посему никто не сталкивался с такой несправедливостью, как они, когда в Европе их поносили как обычных воров скота.

И я продолжал думать о том, как могут сгинуть целые города вместе с населявшими их жителями… и только сама идея их существования переживет их. С каким удовольствием наши враги уготовили бы нам печальную судьбу богомилов, чтобы потом, возможно, признать немецкую идею как идею человечества. Тем временем стало совсем темно, я брел спотыкаясь, так как немного заплутал среди могил, пока не увидел прямо перед собой самое странное из всех надгробий этого древнего кладбища.

Оно выглядело как крест, в то же время напоминая человеческую фигуру. Верхушка продольной балки имела округлую форму, напоминающую голову. От нее каменная масса покато сходила вниз, наподобие плеч – к разведенным в стороны рукам поперечной балки. Мне показалось, что на балках виднеются какие-то странные символы. Я наклонился, чтобы прочесть их, и в этот самый момент кто-то за спиной выдохнул мне в самый затылок:

– Добрый вечер, господин.

Должен признаться, от неожиданности я вздрогнул и отступил на шаг. Моя рука в мгновение ока опустилась в карман, где лежал пистолет. Человек, однако, оставался спокойным и неподвижным, будто и сам был всего лишь могильным камнем, захотевшим поприветствовать пришельца.

– Ищете здесь древних, господин? – продолжил он. – Они все сгинули. От них не осталось ничего, кроме этих камней. Целая империя ушла в небытие.

Теперь я смог разглядеть, что передо мной стоял немолодой крестьянин. На нем было самое простое одеяние, на спине висело ружье. Ноги его были обмотаны чем-то белым. Бросалась в глаза в темноте и его белая безрукавка. Он был на целую голову выше меня. Весьма неприятное чувство – стоять в темноте перед незнакомцем, к тому же дикарем, и осознавать собственную ничтожность.

– Пойдемте, – сказал он, – я выведу вас на дорогу.

И он пошел впереди меня, а я подумал, что у меня нет выбора и придется прыгнуть во тьму в надежде потом оказаться в безопасности. Я ведь совершенно не понимал, как выйти обратно на дорогу, а наткнуться в ходе блужданий на черногорский отряд было еще более пугающей перспективой.

Мы шли по узкой извивающейся тропе, нависающей над глубокой воронкообразной долиной. Я боязливо жался к каменной стене. Неожиданно мой проводник остановился и с видом, будто все это время он о чем-то размышлял и теперь ему необходимо было это высказать, произнес:

– Все империи уходят здесь в небытие, и вы тоже должны уйти.

Тогда я не придал особого значения его словам, только потом, уже при дневном свете в офицерской столовой, вспомнив его дальнейшее признание, я с ужасом осознал зловещий смысл сказанного. Лишь вопрос, заданный мною в ту минуту, способен как-то указать на то, что где-то в глубине своего сознания я все же был слегка ошарашен.

– Откуда вы? – спросил я.

– Отсюда, – коротко ответил он. – А вы один из тех швабов, прибывших сегодня на повозках без лошадей. Я стоял на дороге и все видел.

– Вы местный сторож или просто старожил? – с оттенком иронии вопросил я.

Он ничего на это не ответил, но мне показалось, что он повернул голову и пристально оглядел меня с высоты своего роста. Я уже не задавал вопросов и, спотыкаясь, шел за ним, как вдруг он снова остановился и изрек:

– Сегодня здесь нет ничего, кроме камней, тесаных и нетесаных. А знаете, отчего эта империя пала? От распущенности. Это проклятье, издревле лежащее на земле и ее народе. Это кровь, обманывавшая нас во всем – и продолжающая мутить взор. Ибо в крови здешней есть нечто, свойственное каждому – дикий горячий поток, разрушающий все на пути, – но помноженное стократ, возведенное в наихудшие абсолюты. Так знаете ли вы, почему наша империя сгинула? Кто-то из предков привел жену для своего сына из дальних стран. Так же и последний король богомилов нашел на чужбине возлюбленную для своего сына. Тот сын покинул страну, сбежал в Турцию, где принял ислам, – и пошел на свою бывшую родину войной. Он разбил крепости, разрушил города и превратил отчий дом в пустошь.

Мы встали возле саркофага, перекрывшего нам путь. Крестьянин снял ружье и тяжело уселся на землю.

– И я знаю много таких историй. Они изо всех сил старались сдерживать себя, но кровь этого не допустила. Наша кровь не такая, как у вас. Ваша кровь течет неспешно, оставляя вам время, чтобы строить города, писать книги, размышлять о сущем, завоевывать мир. Но мы не думаем о мире, мы думаем только о врагах, о том, что неотступно приближается к нам, о смерти и любви, о любви и смерти. Такова наша история. Снова и снова – любовь и смерть. Никогда не познать нам великих истин жизни, потому что мы должны впиваться в горло своему соседу и пить его. Наша кровь – это наш бич. Наша кровь проклята.

Мою голову будто пронзила раскаленная игла. Нечто неожиданное, не осознанное ранее, теперь с болью поразило меня. На каком языке общался со мной этот человек? Ведь это был язык этой горы, сербский. Я не понимал его… и при этом – разбирал каждое слово этого крестьянина так же хорошо, как если бы сам с собой разговаривал. Болезненный ужас, на мгновение сковавший меня, быстро прошел – осталась глупая покорность, толкавшая меня вслед за моим поводырем. Но где же тут дорога? Куда этот человек тащит меня за собой, как привязанного? Мы оказались в таком же диком и жутком месте, как и то, где я встретил его. Подобно костям гигантского скелета виднелись в ночи куски известняка, сплошь покрытые тончайшей пленкой какой-то гнуси, отсвечивающей то зеленым, то желтым. От них шло легкое трепетное свечение.