Лемурия - Карл Ганс Штробль

перед ним. Две недели спустя весь город узнал о помолвке имперского судьи с юной леди; и все были немало удивлены, потому что хозяину поместья было уже почти шестьдесят лет и он слыл убежденным холостяком. Софи едва исполнилось восемнадцать, и столь неравный брак едва ли мог дать хорошие всходы; много язвительных пророчеств насчет того, какие беды постигнут этаких «молодоженов», было изречено… но втуне! Ни один супружеский конфликт, если таковой и случался, не всплыл в мутной водице народных пересудов. Барон Литтровский так и продолжал вести прежнюю уединенную жизнь, а его молодая жена не проявляла ни малейшего желания вращаться в высшем обществе. Они прекрасно проводили время, ухаживая за садом и играя в шахматы, предпочитая первое занятие летом, а второе – зимой.

После того как браку исполнился год, барон взялся за постройку на своих землях милого маленького домика для юной леди, потому как она казалась ему несколько погрустневшей – и постройка эта, воздвигнутая в конце сада, вызывала восторг у всех, кто ее видел. Будучи обращенной фасадом к саду, переходившему в террасу, она была увенчана островерхой крышей; центральная ее часть немного выступала вперед, а оба боковых крыла сначала как бы слегка отступали друг от друга, а затем сходились, как руки в широких объятиях. Домик в целом производил впечатление постройки воздушной, изящной и гостеприимной. Карниз каждого окна украшал каменный ансамбль, увитый виноградными лозами, а над главным входом красовался герб барона Литтровского – серебряный шест на красном поле.

Внутри дома имелось несколько комнат, обставленных со всеми удобствами. Самой примечательной из них была средняя. В ней было так много углов, что ее можно было назвать почти круглой, а все стены, от пола до потолка, украшали экзотические пейзажи дальних стран. Передний план занимали могучие стволы пальм, нарисованные так ярко, что действительно можно было поверить, будто находишься в лесу. Их широкие листья образовывали вверху сплошной свод, и свет, вливавшийся сквозь зеленые стекла, казался настоящими сумерками тропического леса. Но между чешуйчатыми стволами можно было увидеть диковинные пейзажи, озаренные солнцем, – сфинкс из Гизы и пирамиды, вид на Иерусалим с Елеонской горы, бескрайняя южноамериканская степь, где на горизонте в голубой дымке вздымались Анды, и, наконец, Сахара с бредущим по пескам караваном верблюдов, исчезающими где-то в дымке смертельно опасной для путника фата-морганы. Эта «пальмовая комната» сразу стала любимым местом отдыха молодой женщины, но и теперь ее муж не достиг желанного результата – она не стала веселее. Как-то раз имперский судья отправился с обычным визитом в тюрьму – проведать, все ли в порядке, надежна ли охрана, содержатся ли заключенные надлежащим образом. И вот, когда он уже закончил свой обход и тюремное начальство почтительно провожало его к воротам, к начальнику тюрьмы доставили нового узника. И хоть начальник предпочитал браться за служебные обязанности после того, как представитель власти удалится, барон фон Литтровский настоял, чтобы «новичка» приняли в его присутствии. Тогда начальник со вздохом уселся делать новую запись в журнале учета. Двое охранников тем временем осматривали заключенного, проверяя, нет ли при нем чего-нибудь такого, чего ему хранить в соответствии с правилами не разрешалось. Новый заключенный был молодым парнем с темными глазами и волосами каштанового цвета. Прямой нос и выразительный рот наделяли его лицо неким странным совершенством. В его манерах и репликах сквозила манящая открытость. Не будучи наглецом, он тем не менее вел себя очень уж бесстрастно и, казалось, ощущал внутреннее превосходство над всеми теми, кто получил над ним мимолетную власть. Он представился Антоном Кюннелем, заклинателем теней.

– Заклинатель теней? – удивленно спросил барон. – А что это за профессия такая?

– Вольное искусство, – ответил Антон Кюннель. – Я представляю достойной публике все, что происходило с момента сотворения мира.

– Надо думать, это непросто. Но где ваша сцена, ваши актеры?

– Вот мои актеры! – Юноша поднял две тонкие руки красивейшего сложения. Худые пальцы, демонстрируя свою гибкость, растопырились перед глазами барона. – Ну а сцена… любая белая стена – моя сцена. – Кюннель сразу же определил, что человек, говоривший с ним, был высокопоставленным чиновником, и инстинкт свободолюбца подсказал ему, что нет ничего невозможного в том, чтобы завоевать чиновничье расположение.

– Значит, искусник театра теней… Редкий талант – особенно если его эффектно подать! Так почему же вас арестовали?

Барон попросил коменданта выдать ему личное дело узника, откуда узнал, что парню предстоит отсидеть три дня за бродяжничество.

Внимание судьи внушило Кюннелю надежду, что веское слово облеченного властью лица могло бы вызволить его отсюда, и он рискнул обратиться к барону с просьбой:

– Будьте так добры, ваша честь…

– Мой юный друг, уж трое-то суток в застенках вам не навредят – нужно ведь чтить букву закона!

Начальник тюрьмы и охранники расхохотались, ощутив свою власть над беднягой.

– Но, – продолжал барон, – как только вы с этим самым законом рассчитаетесь – приходите ко мне, и я с удовольствием ознакомлюсь с вашими талантами… – И, отдав распоряжение, чтобы молодого человека сразу после отбытия срока доставили к нему в сад, судья покинул тюрьму, довольный тем, что случай свел его с уличным иллюзионистом. Он уже давненько искал какого-нибудь развлечения для Софи и решил позаботиться, чтобы представления юноши были веселыми, разнообразными и богатыми на выдумки. Когда спустя три дня начальник тюрьмы лично привел Антона Кюннеля к судье, тот сразу же провел его к жене.

– Дорогая, – провозгласил барон, – перед тобой человек, способный представить все, что творилось со времени сотворения мира, заклиная тени. Надеюсь, юноша, вы не забыли пригласить своих актеров? – добавил он, посмеиваясь.

Юноша снова воздел руки, как тогда в тюрьме, и, когда молодая женщина подняла глаза, их взгляды встретились. Она воззрилась на него с безмолвным удивлением, а потом вернулась к тонкой вышивке, лежавшей у нее на коленях. Она ждала этого визита без каких-либо особых чаяний. Она повиновалась прихотям своего мужа и выполняла все его пожелания и предписания, без радости и частенько с тихой неохотой, скрываемой даже от самой себя. Теперь, когда этот взгляд незнакомца вывел ее из равновесия, она ощутила мучительную беспомощность. Она чувствовала себя так, словно чья-то сильная рука оторвала ее от земли, и не знала, когда к ней вернется самообладание. Во взгляде незнакомца она прочла дикое и восторженное восхищение – и в то же время низменное желание, адским пламенем опаляющее душу. Барон уже подготовил одну из комнат в левом крыле для выступления. От той стены, что представляла собой самую подходящую поверхность для спектакля, слуги отодвинули всю мебель.

– Превосходная сцена, – похвалил Кюннель приготовления