Лемурия - Карл Ганс Штробль

– Я видел здесь семь сотен мертвых женщин. Семь сотен женских тел, павших в бою. И на этой горе нет ни одного, самого крошечного, участка земли, какой бы еще не отведал крови. Нашей дикой, горячей крови… Она кипит в нас до тех пор, пока разум не затуманивается, покуда рука не хватается за нож. Наша собственная кровь мешает существованию нашей империи. Наша земля ненасытно пьет нашу кровь, но ее никогда не хватит. Земля жаждет… жаждет…

Он встал прямо напротив меня. И без того будучи на целую голову выше меня, сейчас он казался великаном из сказки, самым настоящим. И в этот момент в моей голове четко и ясно прозвучало: это конец.

Но для кого? Для меня? Я стоял как парализованный, свинцовая тяжесть пригвоздила мои ноги к земле. Только рукой я еще и мог пошевелить. Я медленно опустил ее в карман, но пистолет, до этого постоянно проверяемый мною, таинственным образом исчез. Или это просто моя рука перестала что-либо ощущать? Возможно, нервы этого вялого бесполезного мешка кожи уже не могли передавать сигналы в мозг.

То, что я видел, не ужасало, но мучило своей медлительностью. Крестьянин столбом стоял передо мной на краю черной пропасти воронки. Над его головой нависало облако, и сквозь него пробивалось слабое мерцание луны.

– Жаждет… жаждет, – повторял он.

Я видел, как он направил свое ружье на меня.

– Все наши камни жаждут крови, – бормотал он, – больше крови, они все жаждут горячей крови… они никогда не насытятся…

Мне показалось, что он выстрелил. Но я не знал точно. Местные егеря говорили, что они ничего не слышали. Вслед за треском ружья я разобрал звук голосов; на землю у моих ног упал луч света. Это был свет от фонаря в руках егеря. Четверо или пятеро солдат вмиг обступили меня…

Я посмотрел вниз – и увидел дорогу.

Крестьянин никуда не убежал. Он продолжал стоять на краю, угрожающе направив на меня ружье. Поняв, что снова могу шевелить рукой, я вытянул ее, указывая на него.

Егерь поднял фонарь повыше. На краю воронки возвышался богомильский камень – надгробие в форме креста, отдаленно напоминающее плотную человеческую фигуру. На нем проступали загадочные символы…

Заклинатель теней

Все случилось 21 ноября 1759 года, в битве при Максене, как раз когда сопротивление пруссаков начало ослабевать и австрийские лидеры ожидали капитуляции генерала Финка. Одно из последних пушечных ядер, запущенных пруссаками в этой битве, оторвало правую ногу полковнику австрийского полка Мартину Иоганну Лассу, барону фон Литтровскому. Когда полковник очнулся от беспамятства в полевом госпитале, хирург показал конечность бывшему хозяину – на ней все еще красовался сапог для верховой езды, – и странная острая печаль пронзила сердце Литтровского. Затем он узнал, что генерал Финк сдался в плен вместе со своими полками. Тогда полковник с глубоким вздохом откинулся на матрас, бросив все попытки подняться – и на какое-то время даже забыв о своем увечье. По выздоровлении барон был произведен в генералы. Однако он отправился в Вену и, добившись аудиенции у императрицы, вернул ей генеральский патент.

– Ваше величество, – заявил он, – на этой войне нужны здоровые люди, а я отныне – всего лишь инвалид. Я не могу надлежащим образом служить моей государыне. Но ежели у вашего величества есть место где-нибудь на государственной службе, я бы, несомненно, осмелился занять его… не на поле боя – ну, пускай хоть так…

Императрица рассмеялась и пообещала барону посмотреть, где она сможет применить силы столь достойного человека. Вскоре полковник получил назначение имперским судьей в столицу провинции. Должность эта некогда имела огромное значение, но ныне все больше и больше уступала свои функции другим ведомствам и оставалась не более чем своего рода надзором за определенными отраслями администрации и правосудия. Тем не менее эта должность давала ее обладателю возможность творить добро, а барон фон Литтровский не упускал ни единого шанса где-нибудь побыть полезным. В то же время у него было достаточно времени, чтобы реализовать свои желания – если и было что-то, чего барону не хватало в его военной карьере, так это работы с землей. Ему доставляло огромное удовольствие наблюдать, как что-то растет и созревает на полях, и часто, проходя со своим полком мимо покрытого нежно-зелеными всходами поля, он сдерживал коня и в конце концов совсем останавливался, погрузившись в созерцание этой зреющей благодати. Нередко он проклинал себя за то, что по суровой военной нужде ему пришлось вытоптать поле или разорить чей-нибудь сад.

После ранения он предпочел бы уединиться в одном из своих загородных поместий и целиком посвятить себя обработке полей и уходу за лесом. Но об этих желаниях пришлось умолчать, потому что императрица нуждалась в нем, а его долгом было служить ей – если не на поле боя, то в другом месте. Не желая бросать любимое занятие, он купил обширный сад вблизи от города и проводил все свободное время, превращая этот довольно неухоженный участок земли в маленький райский уголок. Обладая выдающимся вкусом, барон отлично знал, как объединить французский стиль с английским в своих угодьях, безукоризненно воплощая компромисс между величавым достоинством и воздушностью архитектуры.

Холостяк проводил большую часть своих вечеров в дружной семье графа Сиротина. Хозяйка дома была прекрасной шахматисткой и, таким образом, соответствовала другой склонности барона – пристрастию к этой игре, почти такому же сильному, как и его любовь к садоводству. В семье графа Сиротина полковник также познакомился с бедной дворянкой, одну половину своего времени проводившей за воспитанием сироты, а другую – в качестве гувернантки для детей. Когда хозяйке дома мешали другие обязанности, фройляйн Софи занимала ее место за шахматной доской, и полковник, не колеблясь, уверял ее, что она в игре разбирается почти так же хорошо, как и сама графиня. Однако девушка окончательно покорила сердце барона, когда при визите графской семьи в его сады выказала искреннее восхищение чудесами этого маленького царства. В немногих, но искренних и любезных словах она отметила все заслуживающее внимания, выразив одобрение вкусу его создателя, и была при этом так хороша, что полковник взял ее руку в свои и спросил, не желает ли она сделаться хозяйкой этого сада.

Софи была так напугана этими словами! Она дрожала от изумления, и Литтровский растерялся перед ней не меньше, чем она