Лемурия - Карл Ганс Штробль

на груди и плечах расплылись по серому, слились и затрепетали в сумраке. Гость уставился на узкую черную полосу клинка, выходившую из руки Гамлета подобно воле, направленной в неведомое.

– Как давно это случилось? – спросил он.

– Ты счастлив, раз не наблюдаешь теченья лет. А их уж пять – пять годов отрешения от самого лучшего и высочайшего, чего достигал мой талант.

– Могу себе представить, что каждое повторение воскрешало бы перед тобой весь тогдашний ужас как наяву!

– Пустая прихоть, милейший, не более как прихоть! Или ты воображаешь, может быть, что моя совесть… Уж не хочешь ли ты сказать, что это не просто случайность?

– Что ты… что ты, Принц! Нет, по-видимому, ты еще не вполне превозмог себя. Тогдашнее потрясение слишком основательно сказалось на твоих нервах.

– Да, это было ужасно, когда он рухнул передо мною. Кровь у него на камзоле – и моя шпага, вся в красном… Не театральная смерть, после которой встают, чтобы с улыбкой раскланиваться на восторженные аплодисменты публики, но смерть настоящая. Быстрые конвульсии – и вот он сделался глух к рукоплесканиям. А театр рукоплескал как бешеный! Публика не догадывалась ни о чем и воображала, что перед нею – торжество актерского искусства. Фортинбрас еле-еле подобрал слова, что застряли у нас, остальных, на языке…

Хозяйка принесла зажженную лампу, радуясь предлогу проникнуть к жильцу. Но ни ее любезности, ни яркий румянец щек не произвели желанного действия. Когда она ушла, кокетливо надув губки, Гамлет положил шпагу на стол.

– Случайность, дружище, несчастная случайность. Недосмотр бутафора – и вот смерть встала между нами. Клянусь тебе, это вышло случайно.

– Никто в том не сомневается.

– С той поры я ношу собственное оружие, заведомо тупое и безвредное. – Актер ткнул острием шпаги себе в ладонь, точно хотел убедить судью в своей невиновности. – Между тем, когда на сцене скрещиваются клинки, я дрожу и фехтую не лучше какого-нибудь зеленого статиста.

– Я это замечал.

– Ты замечал? Вот как? Значит, замечала и вся публика. И знаешь, с тех пор я все как-то не вполне нормально чувствую… Критика щадит меня – но мне не нужно одобрения из милости. Когда я снова сыграю Гамлета, то сброшу с себя тяжелое бремя. Мне надо снова встать лицом к лицу с Лаэртом; надо видеть, как он поднимается с улыбкой на лице. Тогда, понимаешь, тот отвратительный призрак будет побежден.

Принц выпрямился во весь свой стройный рост, поспешно стал в позицию и сделал несколько выпадов, поражая бесплотного противника. Потом он опустил шпагу, словно отчаявшись в победе.

– Ведь ты… неправда ли, ты почти безотлучно находился тогда при мне? Когда я лежал в нервной горячке… о чем говорил я в горячечном бреду? Из чего составлялись мои фантазии?

– По большей части ты повторял отрывки из «Гамлета». Очень много беседовал с Офелией, а также с Лаэртом. Ты называл их настоящими именами и постоянно путался в ваших отношениях. Впрочем, тут была своя доля правды, как мне сдается. Ведь слух о близости с Витте был, насколько знаю, не бесплоден…

– Какой вздор!

– Значит, этого не было? А я так полагал, потому что она тотчас вышла из состава труппы. Об этом ходило много кривотолков, и находились даже те, кто уверял, будто бы между вами произошел окончательный разрыв из-за Лаэрта-Тифенбаха.

– Глупости! Чепуха!

– Тем не менее это как будто тревожило тебя… Ты говорил… но, конечно, то был горячечный бред!

– Разумеется, я бредил. Мой больной мозг схватывал, что ему попадалось, и в нем происходила страшная путаница. Благодарю тебя… Не рассказывай о том, однако; вообще нам лучше не поднимать этих вопросов. Ну-ка, дух моего отца, пойдем заклинать демона алкоголя!..

* * *

На этот раз труппа с особенным рвением репетировала «Гамлета». Принц, стоявший на сцене с закушенными губами, бледный и решительный, никому не давал спуску, и все боялись вспышек его гнева, как это случилось на первой репетиции. Крайне взбешенный небрежностью одного статиста, трагик схватил его и, ударив два раза, швырнул за кулисы, так что тот с воем покатился к ногам Полония. Пострадавший пожаловался на сурового Гамлета, но такая острастка подействовала на остальных, и все остерегались теперь раздражать его глупыми выходками на репетициях. Cо зловещим почти что видом, неподвижный, словно Каменный гость, стоял Принц среди своих изрядно присмиревших товарищей, теперь подшучивавших над ним с опаской, по темным углам.

– Он точно ставит на сцене собственную замогильную трагедию, – шепнул король Клавдий Густаву Ришлю, который должен был изображать тень отца Гамлета.

Молодой актер, игравший Лаэрта и служивший в труппе всего два года, рискнул все же затронуть опасный вопрос о несчастном случае с предшественником. Его любопытство наткнулось, однако, на упорное молчание Ришля, и ему пришлось довольствоваться тем, что мог сообщить на сей счет в послеполуденное время король Клавдий – в виде бессвязных отрывочных слухов, странной молвы, смелых догадок и злобных намеков. Все услышанное взволновало юношу, и он испытывал жгучее, сладострастное ощущение при мысли о том, что займет место, проклятое и освященное смертью.

– Поговаривают – только ты молчи! – будто бы тогда не было никакой нечаянности, а… ну, одним словом, имел место умысел… потому что Тифенбах с тогдашней Офелией…

Юный Лаэрт был, таким образом, принужден отправиться сам на поиски в темный лес догадок. Его усердие и нервное напряжение росли тем сильнее, чем удивительнее казалась ему перспектива скрестить шпаги с убийцей. Эта идея привлекала юношу, как бездна, и он казался самому себе таким интересным! Прямо-таки первопроходцем, преодолевающим в гнусных дебрях чудовищную опасность – непостижимую и от этого еще более страшную и прекрасную. Немудрено, что увлеченный актер был вне себя и даже усомнился в Господней справедливости, когда за день до представления у него обнаружились признаки тяжелой простуды. Хотя он израсходовал на коньяк часть своего месячного жалованья, лихорадка свалила его после полудня в постель, и доктор отнял у больного всякую надежду выступить участником великого события завтра вечером. Директор и театральный секретарь, в свою очередь, пришли в немалое отчаяние; они кляли на все лады скверную погоду, испортившую программу их спектакля, и также нашли нужным прибегнуть с горя к коньяку. На пятой рюмке секретарь предложил заменить захворавшего актера менее значительным артистом. Но директор не хотел и слышать об этом.

– Что вы! Что вы! Да Принц никогда не согласится на такую замену. Ведь он хочет, некоторым образом, восстановить свою померкшую славу. Блестяще обставить пьесу и показать всю мощь своего таланта! Нет, замена исключена.

Наконец, на седьмой рюмке желанный исход