Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

Сорок

КОГДА Я ПРИЕХАЛ ДОМОЙ, я переоделся в какие-то старые джинсы и футболку. Я сидел в гостиной и пытался разговаривать с сёстрами. Но я, казалось, ничего не слышал. И я ничего не мог говорить. Наверное, мама наблюдала за мной. Она взяла меня за руку и провела меня в мою комнату. — Поспи. Всё, что тебе сейчас нужно — это поспать.

— Нет, — сказал я, — всё, что мне сейчас нужно — это папа.

Она расчесала мои волосы пальцами. — Отдохни.

— «Но обещался быть я в срок.»

— «Мой долог путь и сон далёк.»[28]

Мы улыбнулись друг другу, и наши улыбки были печальными. А потом я сказал, — Какой-то ребёнок останется, какой-то бросит тебя, но, мама, я никогда не покину тебя.

— Однажды покинешь.

— Нет. Никогда.

— Спи.

Сорок один

КОГДА Я ПРОСНУЛСЯ, БЫЛО поздно, почти полдень. Легс ещё спала. Она спала всё больше и больше. Она старела. Но с ней всё ещё было комфортно спать. Я погладил её. — Давай вставать. Она тихо тявкнула. — Мама сделает нам завтрак. Мне было интересно, когда эта странная тоска проявится.

Я надел джинсы, натянул футболку и направился на кухню попить кофе.

Дома было тихо — слышались только голоса мамы и сестёр.

— Доброе утро, — сказал я.

— Уже день.

— Какая разница? Я криво улыбнулся Эмми. — Мне нужен кофе.

Вера продолжала смотреть на меня. — Ты и правда выглядишь как взрослый.

— Не суди книгу по обложке. — Я налил себе чашку кофе. Я сел рядом с мамой. — Почему так тихо?

— Мужья забрали детей навестить их бабушку и дедушку. Мои были в восторге от тебя, Ари.

— Они хорошие люди.

— Всё ещё не научился принимать комплименты. — Эмми всё больше и больше походила на маму.

— Комплименты это хорошо. Но что я должен был сказать? Мне не нравится принимать всё это внимание.

— Ты прямо как папа, — сказала Вера.

— Мне бы очень хотелось таким быть.

— Ари, мы очень счастливы, что вы с папой перестали ссориться.

— Я тоже, Эмми. Но прямо когда мы стали так близки — это нечестно. — Я вроде как рассмеялся. — Папа ненавидел фразу Это нечестно.

— Я не знала об этом.

— Я точно знаю, что твой отец думал, когда люди говорили Это нечестно. Но я отказываюсь влезать в этот твой разговор с твоими сёстрами.

— Почему? Потому что этих разговоров не бывает?

Обе мои сестры кивнули.

Я посмотрел на них. — С тех пор как я начал делать шаги к тому чтобы перестать себя ненавидеть, я не буду винить себя за отсутствие общения между нами тремя. Я возьму на себя только одну треть вины.

— Ну, мы старше, — сказала Вера. — Может быть тебе стоит взять только одну четверть вины. Я могу взять одну четверть вины — а Эмми возьмёт половину. Она самая старшая, и ей нравиться быть главной.

— Потому что я больше вас — начала Эмми, чем заставила нас всех рассмеяться, что даже заставило её присоединиться к смеху. — Ладно, раз уж я такая главная, то эта вина делиться на каждого поровну за то, что мы не очень старались тянуться к тебе, Ари. Давайте стараться лучше.

— Ну, — сказал я, — в папиной вселенной, когда люди говорят это нечестно, они говорят не совсем о честности.

— А о чём тогда?

— Он говорил, что всё, что мы делаем — даём миру знать, какие мы эгоистичные. Мы делаем допущение, но также делаем обвинение. Это всё в одной из его записей в дневнике. Хотите почитать? Когда я закончу их читать, вы тоже сможете. И если вы мне их не вернёте, мне придётся поехать в Туксон и украсть их.

— Мне бы хотелось, — сказала Вера.

— Ну вы только посмотрите, — сказала Эмми. — Маленький Ари научился делиться.

Я посмотрел на Эмми и кивнул. — Круто. И у тебя тоже почти получилось. Но надо же было тебе облажаться.

— Мне нравится эта притворная ссора больше, чем какая-либо другая.

Вера всегда была добросердечным миротворцем. Она была такой хорошей. Обе мои сестры были хорошими.

— Я хочу сказать, я немного завидую, — сказала Вера, — тому, что было между тобой и папой. А у меня не было. Я правда очень счастлива, что вы смогли прорубить путь друг к другу. Вся эта тишина, живущая внутри папы и всё это упрямство, живущее в тебе, Ари — но благодаря тебе у вас получилось.

— У вас получилось. Эмми кивала и улыбалась. — Это похоже на отрывок из папиного дневника, который ты прочитал в своём панегирике. Мы придумываем для себя образы других людей. И мы придумываем себя. И у нас могут быть очень неприятные и неблагодарные фантазии.

Мама рассмеялась. — Это правда. Она приблизилась и взяла меня за руку. — Я так же грустна из-за смерти вашего отца, сейчас, в этот момент, как счастлива. И все мои дети здесь.

И Эмми прошептала, — Кроме Бернардо.

— О, он здесь, — сказала мама. Она прикоснулась к своему сердцу. — Он никогда не уходил. Он всегда будет здесь.

Я понятия не имел, как моя мать научилась выносить все свои потери.

Счастье. Печаль. Эмоции были переменными. Грусть, радость, злость, любовь. Как вселенная смогла придумать эмоции и внедрить их в людей? Мой отец, наверное, назвал бы их дарами. Но может быть наши эмоции были частью проблемы. Может быть наша любовь спасёт нас. Или может наша ненависть уничтожит землю и всех, кто на ней живёт. Ари, Ари, Ари, Ари, ты не можешь просто отдохнуть от своих раздумий?

Что я сейчас чувствовал? Я не знал. Я просто не знал. Как я мог объяснить, что не знал, что я чувствовал?

Когда сёстры ушли проведать своих родственников, я ушёл в свою комнату. Я читал один из дневников отца, и я мог слышать его голос в них — и не казалось, что он мёртв. Казалось, он был в комнате, сидел в моём кресле-качалке и читал мне.

Я решил взять дневник, который читал и пойти на крыльцо. На улице было холодно, но солнце словно пробивалось сквозь необычно холодный день. Я направился на крыльцо. Не знаю почему, но это было одно из моих любимых мест. И это также было любимым местом моей матери.

Я нашёл место, чтобы сесть и прямо когда я начал читать, мама вышла и села рядом со мной. — Прочитай мне часть, которую читаешь.

— Он переписал свой любимый отрывок из Библии.

— Прочитай мне его.

— «Всему