Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

на полу. Я использовал живот Данте как подушку. Мы слушали женские голоса из другой комнаты и иногда их разговоры становились серьёзными, а иногда мы слышали смех. Кассандра увидела Тито, лежащего на кресле. — Кто это?

— Это Тито, — сказал я. — Он был моим медвежонком, когда я был маленьким, и я спал с ним до шести лет.

— Кто бы мог подумать?

— Ты собираешься надо мной поприкалываться? Типа, у всех был Тито или кто-то вроде него.

— Я думаю это ужасно мило. Но вот я никогда не любила плюшевые игрушки.

— Я тоже, — сказал Данте.

— Ты тоже? Я был удивлён. — Вау. Слишком сильно для мистера Чувствительность.

— Что же ты обнимал, Данте? Словарь? На лице Сьюзи была её фирменная самодовольная улыбка.

Все рассмеялись. Даже Данте.

— У меня была кукла, — сказала Джина, — но, знаете, я не очень-то была к ней привязана. Однажды, когда я была зла, я оторвала ей голову.

Мне было это необходимо. Хорошенько посмеяться.

— У меня была тряпичная кукла по имени Лиззи. Я пыталась научить её называть меня Сьюзи. Она так и не научилась. Я часто вырывала ей волосы. Однажды я на неё разозлилась и заставила её спать под кроватью.

— Серьёзно? Из всех людей, сидящих в этой комнате, я самый неприятный, и я тот, кто сентиментален по поводу плюшевого медведя?

— Извини, — сказала Кассандра, — но это я самый неприятный человек в этой комнате. Не пытайся отобрать у меня это звание.

— Ты вполне приятна.

— Ну, да, мы все об этом знаем. Но я имею репутацию, с которой мне приходиться жить — и мы не смеем сказать по этому поводу ни слова.

Данте держал Тито за плечи. — Прости, чувак, но теперь я Тито Ари.

— И я твой Тито, — сказала Сьюзи.

— И я, — сказала Джина.

— Я тоже, — сказала Кассандра. — Мы все твои Тито. И мы присмотрим за тобой в этот период. Мы обещаем.

И именно тогда я понял, что они останутся моими друзьями навсегда. Я знал, что они всегда будут в моей жизни. Я знал, что всегда буду их любить. До самой смерти.

Мы все собрались на кухне в полночь, ели менудо. Даже Данте ел менудо. — Когда-нибудь ты станешь настоящим мексиканцем.

— Но буду ли я когда-нибудь настоящим американцем? Вот в чём вопрос. Преградой всегда была моя фамилия. Но теперь я думаю, что на самом деле быть полноценным американцем со всеми предоставленными гражданам правами мне мешает факт того, что я гей. Видишь ли, мужчина-гей — ненастоящий мужчина, а если я ненастоящий мужчина, тогда я не могу быть настоящим американцем. Я думаю, некоторые люди из этой нации ссылаются на имя Скотти.

— Скотти?

— Ага, Скотти из Стартрека.[24] Они просят, чтобы Скотти похитил меня, похитил меня и отправил на планету Клингон.

— Им придётся похитить меня с тобой.

— Я надеялся, что ты это скажешь. Ты понадобишься, если нам придётся отбиваться от одного из клингонов.

Данте посмотрел на свои часы — затем его взгляд встретился с глазами Сьюзи.

— Сегодня я Дик Кларк, и настало время для новогоднего отсчёта… десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, С НОВЫМ ГОДОМ!

Сьюзи нашла радио и заиграла — Auld Lang Syne.[25] Сначала я обнял маму и прошептал, — Я знаю, я не особо подходящая замена папе.

— Мне не нужна замена, прошептала она. — У меня есть то, что мне нужно, чтобы жить дальше — и я имею в виду тебя. Она поцеловала меня в щёку и расчесала мои волосы пальцами. — С Новым Годом, Ари.

Даже её горе не могло лишить её улыбки.

Данте поцеловал меня. Мы ничего не сказали друг другу. Мы просто смотрели в глаза друг друга с неким изумлением.

Мои сёстры обняли меня, они обе говорили мне, как они были рады, что я похож на нашего отца.

Может, той ночью на кухне и не было много счастья. Но было много любви.

И, может, это было даже лучше.

Тридцать пять

НОВЫЙ 1989 ГОД. ВОСКРЕСЕНЬЕ.

Я пошёл на Мессу[26] вместе с мамой, сёстрами, их мужьями, моими племянниками и племянницами.

Я был словно онемевший. Во мне было что-то мёртвое. Мне было сложно разговаривать. После Мессы, священник разговаривал с моей матерью. Так много людей знали мою мать. Люди обнимали её, и была некая прелесть в словах, которые они ей говорили.

Я хотел быть где угодно, но не здесь.

Я хотел пойти домой и обнаружить своего отца, ожидающего нашего возвращения на крыльце.

Я просто хотел, чтобы день закончился.

И затем наступит понедельник.

А затем наступит вторник и последний семестр моей учёбы в двенадцатом классе — но я не пойду в школу. Я пойду на похороны своего отца.

Тридцать шесть

Дорогой Данте,

Я всё продолжаю повторять, мой отец мёртв мой отец мёртв мой отец мёртв. Я пишу и переписываю панегирик — мой отец мёртв мой отец мёртв мой отец мёртв. Я смотрю в окно, чтобы проверить, не курит ли он на заднем дворе — мой отец мёртв мой отец мёртв мой отец мёртв. Он сидит напротив меня за обеденным столом и я слышу, как он говорит мне то, что я знаю, но не хочу признавать: — Проблема не в том, что Данте влюблён в тебя. Проблема в том, что ты влюблён в Данте. Мой отец мёртв мой отец мёртв мой отец мёртв.

Данте, мне так грустно. У меня болит сердце. Я не знаю, что делать.

Тридцать семь

ДАНТЕ ПРИХОДИТ КО МНЕ после обеда. Он говорит мне, что я выгляжу так, будто я плакал. Я говорю ему, что устал. Мы перебираемся в мою комнату, ложимся на мою кровать и я засыпаю в его объятиях. Я продолжаю повторять, Мой отец мёртв мой отец мёртв мой отец мёртв.

Тридцать восемь

Я ПРИКРЕПИЛ ДОГ-ТЭГИ[27] ОТЦА к крестику, который мне подарили Джина и Сьюзи. Когда я вышел из душа, я надел их. Я смотрел на себя. Я побрился. Отец научил меня, как это делается. Когда я был маленьким, я наблюдал за ним с восторгом. Я оделся и смотрел на себя в зеркало, пока завязывал галстук. Отец научил меня как завязывать галстук за день до моего Первого Причастия.