Аристотель и Данте Погружаются в Воды Мира - Бенджамин Алире Саэнц

Данте и девочки — ты их напугал. Они так боятся тебя потерять. И я тоже, Ари. Представляешь, что со мной случиться, если я потеряю тебя, если ты сдашься своему горю? Ты любил своего отца? Тогда научись жить заново.

Она расчесала мои волосы пальцами.

Она встала и вышла из моей комнаты.

Одиннадцать

Я ЗАСТАЛ МАМУ В её спальне. Она перебирала вещи моего отца. Она взглянула на меня, когда я зашёл. — Я отдаю некоторые его вещи людям, которые его любили. Ты первый, кому выдаётся эта возможность.

Она села на кровать и старалась не заплакать. Я сел рядом с ней и обнял её. Затем я сказал, — Хочешь мерзкую шутку?

И мы оба рассмеялись. Она легонько шлёпнула меня по руке. — Да что с тобой такое?

Мы провели весь день за рассмотрением собственностей моего отца. Это вещи, которые я выбрал:

— Его форма почтальона;

— Его обручальное кольцо;

— Его армейская форма;

— Флаг, который мы получили на похоронах;

— Фото мамы, которое он сделал на уроке фотографии;

— Письма, которые мама и папа отправляли друг другу, когда он был во Вьетнаме (но я должен был пообещать, что дам сёстрам их почитать);

— Его любимая рубашка;

— Пара его парадных туфель (мы носили один размер);

— Его последняя пачка сигарет;

— Его часы;

— Фото, где отец держит меня на руках, когда они привезли меня домой;

— Фото улыбающегося в камеру меня, у меня нет переднего зуба, в руках держу Тито.

После того, как всё было собрано и рассортировано, мама осмотрела комнату. — Я подумывала над тем чтобы купить новую кровать. Я подумывала над тем чтобы перебраться в другую спальню. Но потом я подумала, Ну, тогда получается, я просто сбегаю. Я не хочу сбегать от воспоминаний о мужчине, который любил меня. Так что я останусь тут. Но я всё равно куплю новую кровать. На мой вкус, она чересчур мужская.

Я кивал. — У нас всё будет хорошо, да, мам?

— Да, Ари, всё будет хорошо. Твой отец однажды сказал мне, «Если со мной что-нибудь случится, пожалуйста, не становись моей вдовой. Стань собой. Влюбись снова.» Хмм. Да чёрта с два я влюблюсь снова. Единственный, кто был мне нужен — твой отец. Без остальных мужчин, живущих на всей планете я могу прожить.

— Но я тоже мужчина, мама.

— Ты не считаешься.

— Почему? Потому что я гей?

— Несмотря на свой ум, ты всё равно иногда можешь быть таким ужасно глупеньким. Нет. Не потому что ты гей. Потому что ты мой сын.

Двенадцать

Я ПОЗВОНИЛ ДАНТЕ. — ХЕЙ, извини за то, что напугал тебя.

— Всё нормально, Ари.

— И спасибо. Блин, мне наконец выдалась возможность принять душ с тобой, и мне кажется, я потерял голову.

— Ну, мы можем попробовать это снова.

— Ты всегда заставляешь меня улыбнуться.

На том конце трубки повисла тишина.

А затем тихий голос Данте. — Ты уверен, что с тобой всё будет нормально?

— Да, я уверен. Ещё мы сегодня идём в Чаркоэлер потусоваться. Я позову девчонок.

Данте сидел на крыльце своего дома, когда я приехал подбросить его. Он соскочил с крыльца и улыбнулся, когда увидел мою маму. — Миссис Мендоса! Вы будете тусить с нами? Иногда Данте возвращался к разговорчикам в стиле хипстера, которым ему никогда не стать.

Моя мама улыбнулась ему. — Надеюсь, ты не против.

— Почему я должен быть против? Типа, вы иногда гораздо веселее, чем Ари.

— Продолжай, Данте. Просто продолжай.

Когда мы поехали к Чаркоэлеру и сделали заказ, я увидел, как Кассандра, Джина и Сьюзи едят луковые кольца, опираясь на машину Джины. Когда наш заказ был готов, я припарковался рядом с ними — и они все закричали, — Миссис Мендоса! Офигенно!

Иногда я так сильно их любил. В девушках было что-то такое, чего не было в парнях — и никогда не будет. Они были офигенными. Может быть однажды, вместо того, чтобы доказывать, что они настоящие мужчины, парни начнут учиться поведению женщин и начнут вести себя немного похоже на них. Тогда, это было бы офигенно.

Тринадцать

УТРО ВОСКРЕСЕНЬЯ, МЫ С КАССАНДРОЙ отправились на пробежку. Я чувствовал себя живым. Будто бы Кассандра умела читать мои мысли. — Я тоже чувствую себя живой.

Мы с Данте поехали в пустыню. Пустыня была здесь всегда. Ждала меня. У нас была долгая прогулка. Иногда мы останавливались и Данте обнимал меня. Это был день без слов. Было хорошо воздержаться от слов.

Когда солнце почти зашло, оставляя небо без своего света, мы с Данте прильнули к моему грузовику. Я посмотрел на Данте. — Хей, — сказал я, — мы живы. Так давай жить.

— Давай жить.

И мы занялись любовью.

— Давай жить, прошептал я.

Четырнадцать

ЗА ОБЕДОМ Я РАССКАЗАЛ ДЖИНЕ, Сьюзи и Кассандре историю, рассказанную моим отцом о маме и ящерицах. Я плакал. Я слышал голос отца, рассказывающий мне историю. И, думаю, я был расстроен. Но я также был немного счастлив. Он оставил мне истории, которые я могу рассказать. У всех есть истории, которые можно рассказать. У моего папы они были. У моей мамы они были. И у меня они были. Истории жили внутри нас. Думаю, мы были рождены, чтобы рассказывать наши истории. В то время как мы умираем, наши истории выживут. Может быть, именно наши истории дают вселенной энергию, которая ей нужна, чтобы дарить жизнь.

Может, всё, что мы должны делать на земле — продолжать рассказывать истории. Наши истории и истории людей, которых мы любили.

Пятнадцать

НА СЛЕДУЮЩЕЙ НЕДЕЛЕ У НАС БЫЛИ пожарные учения на втором уроке. Хотя они были немного странными. Это не было похоже на нормальные пожарные учения. Это не была обычная десятиминутная фигня. Я видел как некоторые учителя разговаривали друг с другом и я увидел мистера Блокера, который смеялся как чокнутый — и некоторые из других учителей тоже, а затем другой учитель их отчитал, но я был слишком далеко, чтобы расслышать, о чём они говорят. Кто-то сказал что-то о сверчках. И я подумал, что это странно. Какие-то люди допрашивали Хавьера Доминикеса, который был умным и модным парнем, который всем нравился. Но если бы Хавьер знал что-нибудь, он бы не проговорился.

Прошло около двадцати пяти минут, когда нас наконец отвели обратно в класс.