Круг в огне: Рассказы - Фланнери О'Коннор

рот. Шепард снова застонал. Все вывалилось обратно липким сладким месивом: кекс, арахисовая паста, кетчуп. Нортон давился, не разгибаясь, вышло еще, и он ждал над тарелкой с открытым ртом, как будто думал, что и сердце вытошнится следом.

– Ничего, ничего, – сказал Шепард, – ты же не виноват. Вытри рот и пойди полежи.

Мальчик выпрямился не сразу. Наконец поднял голову и посмотрел на отца невидящим взглядом.

– Иди, иди, – сказал Шепард. – Ляг, полежи.

Нортон взялся за воротник футболки и повозил им по запачканному рту. Потом слез с табуретки и побрел из кухни.

Шепард остался сидеть, глядя на комок непереваренной пищи. В нос ударило кислым, и он отклонился назад. К горлу подступило. Он встал, понес тарелку к раковине, пустил воду и мрачно смотрел, как месиво смывалось в дырку. Джонсон копается бледной исхудалой рукой в мусорном баке, ищет съестное – а его собственный сын, жадный непрошибаемый эгоист, наедается до рвоты. Он закрыл кран, ударив по нему кулаком. Джонсон, обездоленный от рождения, восприимчив и способен дать настоящую отдачу, а Нортон, которому предоставлено все, зауряден, если не хуже.

Он вернулся к своим хлопьям на стойке. Они размякли в коробочке, стали склизкие, но он жевал, не обращая на это внимания. Джонсон был достоин всяческих усилий, Шепард сразу, когда парень приковылял к нему на первое собеседование, увидел, что у него есть потенциал.

Кабинет Шепарда в исправительном заведении был узенькой кабинкой с одним окном, с маленьким столом и двумя стульями. Он никогда не бывал в исповедальне, но думал, что занимается тут, наверно, чем-то похожим – только не отпущение дает, а объяснение. И действует на более солидных основаниях, чем священник: занимается тем, чему обучен[25].

Когда Джонсон пришел на собеседование, Шепард как раз читал его личное дело: бессмысленный вандализм, разбитые окна, подожженные мусорные ящики, проколотые шины – обычная картина, когда парня резко пересаживают из сельской местности в город. Он дошел до его коэффициента интеллекта. Сто сорок! Шепард с энтузиазмом поднял на него глаза.

Подросток сидел сгорбившись на краешке стула, руки висели между колен. Свет из окна падал на его лицо. Глаза, стального цвета и совсем неподвижные, были узко устремлены вперед. Жидкие темные волосы плоским чубом спадали сбоку на лоб, не мальчишески-бесшабашно, а старчески-неистово. В лице читалась какая-то фанатическая мысль.

Шепард улыбнулся, чтобы сократить дистанцию.

Лицо парня не стало более дружелюбным. Он прислонился к спинке стула и закинул чудовищно деформированную ступню себе на колено. Ступня была в массивном черном изношенном ботинке с подошвой в четыре или пять дюймов толщиной. В одном месте кожа отошла, и виден был пустой конец носка, похожий на серый язык, свесившийся из отрубленной головы. Случай стал ясен Шепарду в один миг. Его безобразия – компенсация за ногу.

– Ну что же, Руфус, – сказал он. – Я вижу по твоему личному делу, что тебе год всего остался. Что планируешь делать, когда выйдешь?

– Я никаких планов не планирую, – ответил парень. Его взгляд равнодушно перешел с Шепарда на что-то дальнее за окном позади него.

– А может, стоило бы? – спросил Шепард с улыбкой.

Джонсон продолжал смотреть мимо него.

– Я хочу, чтоб ты использовал свой ум на полную катушку, – сказал Шепард. – Что для тебя самое важное? Давай поговорим о самом важном для тебя. – Он невольно опустил глаза на ступню Джонсона.

– Любуйтесь даром, разрешаю, – сказал парень, растягивая гласные[26].

Шепард покраснел. Черная бесформенная масса вспухла у него перед глазами. Он сделал вид, что не слышал этих слов, и решил не замечать косого взгляда, который парень на него бросил.

– Руфус, – сказал он, – ты заработал массу неприятностей без всякого смысла, но я думаю, когда ты поймешь, почему тебя на такое тянет, тебе разонравится все это творить. – Он улыбнулся. У них так мало друзей, они так мало видят приятных лиц, что улыбнешься только, и уже зачастую полдела сделано. – Я думаю, что многое про тебя сумею тебе объяснить.

Джонсон ответил каменным взглядом.

– Я не просил объяснения никакого, – сказал он. – Сам знаю, почему меня тянет.

– Ну и отлично! – сказал Шепард. – А не расскажешь мне, из-за чего ты делал то, что делал?

В глазах парня блеснул черный глянец.

– Сатана, – сказал Руфус. – Он меня схватил и держит.

Шепард посмотрел на него пристально. Ни малейших признаков, что парень сказал это для смеха. Его тонкие губы были гордо сжаты. Взгляд Шепарда отвердел. На мгновение он почувствовал тупое бессилие, словно перед чем-то изначальным, перед каким-то искривлением самой природы вещей, случившимся так давно, что сейчас его уже не исправить. На все вопросы о жизни, какие парень мог задать, отвечали воззвания, прибитые к соснам: ТЕБЯ СХВАТИЛ И ДЕРЖИТ САТАНА? ПОКАЙСЯ, ЧТОБЫ НЕ ГОРЕТЬ В АДУ! СПАСЕНИЕ В ИИСУСЕ. В нем Библия сидит, читал он ее или не читал. Бессилие Шепарда отступило перед возмущением.

– Какая чушь! – фыркнул он. – Мы живем в космический век! Такой сообразительный – и такую ерунду порешь.

Губы Джонсона презрительно скривились, в глазах вспыхнул огонек вызова. Казалось, его слегка забавлял этот взрослый собеседник.

Шепард вгляделся в его лицо. Где жив интеллект, там нет ничего невозможного. Он улыбнулся еще раз – улыбкой, приглашающей подростка в школьный класс, где все окна распахнуты навстречу свету.

– Руфус, – сказал он, – я договорюсь, что мы раз в неделю будем с тобой беседовать. Может быть, найдется объяснение твоему объяснению. Может быть, я объясню тебе твоего дьявола.

И до конца года он после этого разговаривал с Джонсоном каждую субботу. Говорил по наитию, на разные темы, давал парню то, о чем ему вряд ли доводилось когда-нибудь слышать. Брал чуть выше его разумения: пускай тянется. От начатков психологии, от вывертов людского ума – к астрономии, к космическим аппаратам, несущимся быстрее звука, пока что вокруг Земли, а вскоре, глядишь, и по звездным орбитам. Инстинктивно он сделал упор на звездах. Хотелось показать парню, что можно тянуться к чему-то большему – не только к чужому имуществу. Хотелось расширить его горизонты. Хотелось, чтобы он увидел Вселенную, увидел, что и самые темные ее углы могут быть доступны. Вот бы Джонсону телескоп! Шепард все бы отдал за такую возможность.

Джонсон говорил мало, а если говорил, то не соглашался, глупо противоречил из гордости, его изуродованная ступня, вечно вскинутая на колено, походила на взятое на изготовку оружие – но Шепарда все это не обманывало. Он смотрел ему в глаза и видел при каждой встрече, что в них что-то проседает и крошится. По лицу подростка,