Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

невидимых врагов. Что «палил», а не просто так стоял, видно было по вылетающим клубам газа из втулки (центрального отверстия) колеса. И можно было догадаться, какие звуки сопровождали эту пальбу.

Странно теперь знать, что среди запрещённых книг были стихи Есенина. Как-то мама пришла с работы и попросила меня вынуть из сумки хлеб и кульки с продуктами, купленные в магазине по дороге домой. Вместе с кульками я обнаружила томик Есенина, раскрыла наугад и стала читать: «Отговорила роща золотая…» Очаровалась стихами, обратилась к маме:

– Мам! Где ты взяла эту книгу? Почему нам в школе про такого поэта не рассказывали? Смотри, какие стихи он сочинил…

– Да так, – неопределённо ответила мама. – Его считают скандальным, кабацким поэтом и не издают. Он пил много и повесился. А стихи писал хорошие, и многие его стихи поют в народе…

Помолчала и сказала:

– Ты в школе-то не говори учительнице, что я принесла книжку Есенина домой.

И не знала я, что многие писатели в те сталинские годы были под запретом и главным цензором не только писателей, но и всей жизни советского времени был сам вождь Сталин. Но вождь был как бы из другой жизни, дома о нём не говорили, а только на собраниях и митингах. Ныне, из XXI века, находясь на склоне моей жизни, я оцениваю то наше время как время двойных стандартов, и жизнь наша раздваивалась: одна жизнь, бытовая и трудная – это выживание, а другая наша жизнь устремлена в мифическое светлое будущее, под знаменем Ленина и Сталина и – вперёд к победе коммунизма. Может, и без нас, может, и не доживём, но наступит такой коммунистический рай на земле, за который мы должны бороться сейчас и, если надо, отдавать свою жизнь. И я с восторгом в душе читала в романе «Как закалялась сталь» Николая Островского: «Самое дорогое у человека – это жизнь, и прожить её надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы и, чтобы умирая, мог сказать: вся жизнь была отдана за счастье человечества!»

Или пела вместе с одноклассниками на школьных вечерах:

Смело мы в бой пойдём за власть Советов

И как один умрём в борьбе за это!

А потом задумывалась: «Если умрём все как один, кто же останется жить и строить новую жизнь?»

Так нас воспитывали под руководством партии и вождя товарища Сталина. И мы, дети, не знали и не осознавали тогда, что миллионы людей сгинули или сидят «на зоне» – валят в тайге лес, добывают в шахтах уголь, строят железные дороги, каналы. Как и наш дед Кузьмин попал в 1933 году в эту гигантскую мясорубку, перемоловшую судьбы миллионов людей. И все эти жертвы советского времени принесены за счастье человечества?

Папка наш был словоохотлив и дома любил поговорить. По обыкновению, после ужина он расхаживал по комнате и сообщал маме о том, что случилось за день, мама же была прекрасной слушательницей, в это время она обычно сидела за шитьём. Сколько помню маму, находясь дома, она постоянно что-то шила, чинила, рукодельничала. Да и то сказать, всю нашу семейку она обшивала сама, потому что ни в ателье, ни в магазины готового платья мы не ходили. Многого не было в продаже, а тем не менее создавалась иллюзия, что жить «стало лучше, жить стало веселей». Время от времени диктор радио торжественно возвещал об очередном снижении цен «на пять процентов» на товары первой необходимости – не вспомню, на какие товары, но раз объявлено о снижении цен, значит, можно сделать вывод, что страна уверенно строит социализм.

Мама работала воспитательницей в детском садике на новом Ленинске. Школа, в которой стала учиться я, находилась по соседству. Иногда по дороге в школу или из школы я забегала к маме – не потому что соскучилась по ней, а просто так. Могла поиграть с ребятишками из интереса не столько к ним, а прежде всего ради своего развлечения, но как только приходило время еды, мама говорила: «Ну, Люсь, у нас тут обед, беги давай домой (или в школу)». И это при том, что я иной раз была голодная и бежать до дома мне надо два километра. Время было строгое – сталинское, и этим всё сказано. Сажали «за колоски», за прогулы без уважительных причин. С 1947 года действовал указ «о наказании от 5 до 25 лет за расхищение государственной и колхозной собственности». Никакой «тащиловки» и воровства с места работы взрослых я не припомню. А когда мои дети в послесталинское время ходили в детский сад, я помню, как детсадовские работники вечерами тащили домой тяжёлые сумки с продуктами. Говорили: это, мол, остатки. И находясь на работе целый день, они и питались там же в саду – и это правильно, но зачастую к ним прибегали из дома детки-школьники и подпитывались вместе с мамами. И санитарные врачи, курирующие школьные учреждения, бывало, уходили домой с полными сумками продуктов. Тащили с продуктовых складов, с мясокомбинатов – уже привычно, потому что в магазинах был товарный и продуктовый дефицит. Он и при Сталине был, но не своруешь и не потащишь – опасно для жизни. И мы, дети, были воспитаны в строгости и знали: как бы ни хотелось есть, но чужое брать нельзя! Бывая в доме у подружек, я видела лежащие на комоде украшения, деньги или что-то вкусное на столе на кухне, но даже в мысли не приходило – взять потихоньку и присвоить или отломить кусочек и попробовать. Как бы ни хотелось – ни за что! Ни у мамы потихоньку стянуть рубль из кармана, ни у кого! Нельзя – и точка!

Однажды, забежав в дом к Люсе Чегодарь, я увидела на обеденном столе ноздреватые комки чего-то, источавшие острый, молочный запах, от которого рот наполнялся слюной. Я глотала слюни, а они снова появлялись во рту. И всё же я постеснялась спросить Люсю, что за вкуснота лежит на тарелке и почему я такой вкусноты никогда не видела и не пробовала. Мы с Люсей сели в сторонке и стали разбирать заданную на дом задачку, а мне и мысли не лезли в голову: слишком навязчивый и вкусный был запах. Наконец, Люся и сама захотела съесть этой вкусноты, отломила себе и мне по куску.

– Что это? – спросила я с деланым равнодушием.

– Ты что? Сыр никогда не ела? Мама сама его делает. В магазинах он плотный, а у нас он так получается. Попробуй.

Да уж.