Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

Речь идет об эпохе, когда мужчину не осуждали за близкое знакомство с бутылкой, коль скоро он высокородный джентльмен. Еще не потускнели в памяти людской Принц-регент[78], Фокс[79] и Шеридан[80]. Традицию поддерживали Бруэм[81] и прочие интеллектуальные светочи. Портвейн, бургундское, мадера и другие традиционные опьяняющие напитки имели куда большую популярность, чем бордо и легкие рейнские вина. Без портвейна английский патриотизм был положительно немыслим; портвейн для англичанина почти равнялся религии. И то сказать: сами святые отцы жаловали это вино. Щедрая помещица больше не готовила сомнительные отвары из целебных трав, в недавнем прошлом годные, чтобы отправить их захворавшему бедняку и назвать сие действо актом щедрости; нет, теперь страждущие получали крепкий бульон и крепкое вино, и каждый английский поселянин причмокивал, услыхав имя густо-красного напитка родом из Португалии.

Словом, ничего предосудительного не было для лорда Холвердина в том, чтобы после целого дня в седле на полночи устроиться за столом красного дерева и подкрепить себя парой бутылок любимого вина. В порядке вещей считалось, что периодически камердинер тащит господина вверх по отполированной подошвами дубовой лестнице, а за свое усердие вознаграждается крепким словцом. Да что там камердинер – милорду извиняли грубости даже по отношению к миледи. «Детей-то она ему не родила – что ж удивительного, если его милость неудовольствие выразить изволит?» – так объясняли его несдержанность поселяне.

Милорд ассоциировал счастье с лошадьми, гончими и вином. Миледи обожала свой сад, свои книги, свою арфу и умудрялась хранить внешнее подобие довольства в обстоятельствах, которые другую женщину, не столь сильную духом, подвигли бы восстать на жестокий свой жребий.

Кроме поместья Холвердин, что находилось на полпути от Йорка к Беверли, милорд владел еще домом на Гросвенор-сквер и парком в Суссексе, но предпочтение отдавал Холвердину за сравнительную близость его к Йорку, Донкастеру и Понтефракту, где регулярно проводились скачки, бывшие для милорда главным источником душевной радости. Он и сам имел в Холвердине маленький конезавод, но лучшие его лошади содержались в Малтоне, под неусыпным надзором Джона Скотта, ибо милорд лелеял золотую мечту – победить на Сент-леджерских скачках, и мечту серебряную – победить на скачках Эборских.

Проведя в Лондоне три сезона, леди Холвердин навсегда удалилась от столичного общества; теперь о ней можно было услыхать только в Йоркшире или в Суссексе (чаще – в Йоркшире, который помнил многолюдные приемы в поместье Холвердин, что леди Беатрис давала в первые четыре года своей замужней жизни). Это был период, когда Лусилла Уилмот веселилась от души: вместе со старшей сестрой посещала все скачки графства, а также участвовала в охотничьих выездах, – но в последние два года леди Беатрис уже не приглашала гостей, и тягучими осенними вечерами, когда его милость пропадал на пирушках после скачек, компанию его жене составляла только верная Лусилла. О шумном же мире, о вдовах и женах, молодых джентльменах и барышнях, чьи голоса и смех некогда звенели в покоях и галереях Холвердина (в те дни гостеприимного и праздничного), остались одни воспоминания. Нет, гости здесь появлялись и поныне – только это были завсегдатаи скачек, привозимые милордом без единого слова предупреждения жене или экономке. Нередко после очередного заезда к парадному крыльцу подкатывали три-четыре почтовые кареты – причем уже в самое позднее время – и выпускали целую компанию подвыпивших мужчин, которые не замедливали ввалиться в особняк. Среди них попадались персонажи невоспитанные, чей лексикон наполовину состоял из жаргона, принятого на конюшнях и вблизи тотализатора, – таких Беатрис Холвердин и ее сестра чурались как зачумленных.

Обсуждая за глаза лорда Холвердина, люди пожимали плечами.

– Там какая-то тайна, – сказал однажды пожилой генерал Палмер в клубе Армии и флота.

– Просто этот Холвердин поколачивает свою жену – вот и вся тайна, – фыркнул мистер Сопер-Снарл, известный остроумец и эксперт. – У нас в Сент-Джайлсе это вовсе не тайна. Истинная тайна – только уже социальная, – как английский дворянин докатился до такого скотства.

– Неужели это правда? – раздался чей-то голос, твердый и с нестоличным выговором. – Неужели лорд Холвердин действительно дурно обращается со своей женой?

Спрашивал рослый, широкий в плечах молодой человек с лицом загорелым и украшенным кавалерийскими усами (он только-только вернулся из Пенджаба и о большинстве скандалов отчизны еще не слыхал).

– Мне известно лишь то, чему я сам был свидетелем в Холвердине два года назад, – ответил Снарл с охотой. – Уже тогда Холвердин не стеснялся грубить жене, а она имела вид женщины, привыкшей к подобному обращению. Только не сочтите ее этакой Терпеливой Гризельдой[82] – нет, она сохраняла спокойствие и не удостаивала мужа хоть какой-то реакцией на грубость. Его выходки леди Беатрис встречала с ледяным презрением, но атмосфера в доме, сами понимаете, была уж не прежняя. Гости чувствовали себя будто на вулкане, и с той поры в Холвердине не устраивались приемы. В августе я видел ее милость с сестрой в Йорке, на скачках; обе проявляли ко мне всегдашнюю любезность, но ни намека на приглашение в гости не последовало, несмотря на то что я оказался неподалеку от Холвердина.

– Я тоже кое-что слышал, – проговорил генерал Палмер, – да только можно ли всему верить? Поженились-то они как будто по любви. Во всяком случае, мне так сказали после этого события.

– Да, без любви не обошлось. Мисс Уилмот была признанной красавицей среди сверстниц – причем заблистала уже в первый свой сезон. Барышня под опекой лорда-канцлера[83], да еще с целым состоянием в качестве приданого, которое ох как кстати пришлось Холвердину.

Загорелый воин, побывавший в кабульском пекле, отделившись от собеседников, теперь глядел в окно. Его сигара, выкуренная лишь наполовину, лежала, забытая, там, где выпала из пальцев, а мысли перенеслись в девонширский фруктовый сад. В этом саду он, выпускник военного училища, играл в бадминтон с двумя светловолосыми юными барышнями в белых платьицах, которых, на правах родства, мог называть просто по именам, ибо Уилмоты и Донелли состояли в родстве. Пусть отдаленное, оно наличествовало, и потому Оскар Донелли пользовался многими привилегиями в доме неунывающей незамужней тетушки, которая воспитывала двух сироток. У старой девы в любимцах ходил именно Оскар, и белокурые сестрички были с ним откровенно дружелюбны. Он приносил им вести из большого мира, о котором они не знали ровным счетом ничего. Даже старшей, Беатрис, предстояло выждать еще три-четыре года, прежде чем быть представленной ко двору и провести свой первый сезон в Лондоне под крылом другой, замужней, тетки, которая имела особняк на Курзон-стрит и