Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

– Мой отъезд и впрямь поспешен, однако, хоть мне и желательно как можно скорее покинуть сию часть света, завтра поутру я готов уделить вам несколько времени. Итак, в лесу, за железной дорогой; я переночую в гостинице и буду к вашим услугам к тому часу, который выберете вы и одобрят ваши друзья, – отчеканил он.

– Тольпаш, вы к этому готовы, не так ли? Лузен, я ведь могу на вас рассчитывать? – произнес Максим, оборачиваясь к двум самым преданным друзьям. – Со своей стороны, позволю себе выразить единственное желание – отложим встречу до завтрашнего заката. Оружие оставляю на ваш выбор. Отсрочка нужна мне, чтобы разобраться с делами.

Он резко развернулся и проследовал в музыкальный салон, предоставив Вивьену выбирать секундантов и продумывать детали.

Назначая временем поединка именно закатный час, Сен-Валье чувствовал, что исполняет волю старого друга и принимает свою судьбу.

Следующий день был подобен дивному сну. Большую его часть Максим провел наедине с женой – Люси отказалась от поездки на ипподром, желая составить компанию мужу, он же не позволил ни единой мрачной думе тенью лечь на свое чело, и Люси не догадывалась, что скоро свершится страшное. Так, волей Максима, остался безоблачным день, который хозяин Сен-Валье ле Роя уже считал последним днем и любви своей, и жизни. В половине четвертого он обнял жену, припал к ее устам в единственном долгом и страстном поцелуе, а затем простился с ней.

Объятие дышало отчаянием, так что впервые с тех пор, как Максим вернулся из Парижа, его жена как бы очнулась, рывком выхваченная из безмятежной грезы.

– Почему ты говоришь «прощай»? – воскликнула она. – И как ты бледен, Максим! Неужели что-то случилось?

– Ничего не случилось, любовь моя. Я сейчас еду в город – надо обсудить с управляющим кое-какие вопросы касательно фермы.

– К ужину вернешься?

– Постараюсь.

Солнце как раз скрылось за поляной, там, где тремя днями ранее Максим наблюдал такой же точно закат, когда было исполнено пророчество, прочитанное хозяином Сен-Валье ле Роя по бларогодному лицу и указующей длани друга юности.

Имя привидения

1. Что рассказывали о привидении

Холвердинское привидение отличалось от своих собратьев тем, что никогда не повторяло ни образа своего, ни манеры. В пользу того, что определенная комната в Холвердине облюбована некой потусторонней сущностью, свидетельствовало достаточное количество честных людей, уже самим этим своим качеством относя факт к разряду непреложных. Первые свидетельства появились почти столетие назад, но хватало и совсем свежих, словно вчерашних, причем ни один очевидец не грешил наклонностью ко лжи. Привидение, наличие коего регулярно подтверждалось вот уж без малого сто лет, наверняка имело особый статус в Стране Теней благодаря своей изменчивости. Поистине среди прочих призраков это был Протей. Принимая облик то мужчины, то женщины, показываясь то старым, то молодым, но практически всегда наводя жуть как раз этой своей чудовищной неопределенностью, гигантская, подавляющая тень нависала подобно железной горе, и жертва пробуждалась в лихорадке и с ледяной испариной на лбу. Вот какова была сила воздействия этой бесформенной формы.

Лусилла, младшая сестра леди Холвердин, превзошедшая ее прелестью, переименовала кедровую спальню в комнату ночных кошмаров. Как-то под Рождество, когда собралось множество гостей и в их особняке были заняты даже мансарды, Лусилла, расхрабрившись, вызвалась переночевать в кедровой комнате, а после клялась, что не повторит этот опыт, даже если в награду ее сосватают лучшему жениху графства.

Когда же к Лусилле приступили с расспросами – всем не терпелось узнать, что конкретно она видела, – та ответила:

– Представьте себе этакого Калибана[74]. Всю ночь он был в комнате. Я спала, но знала, что он рядом, хоть и не могла открыть глаза: на мои веки словно кто по свинцовому грузику положил. А как у меня потом болела голова – просто раскалывалась! Призрак стиснул мне горло, взгромоздился на грудь мою. Нет, Беатрис, никогда больше я не лягу в кедровой спальне! Ни за что я этого не сделаю!

Все ровесники Лусиллы Уилмот – ныне они, по большей части обернулись во прах, ибо речь мы ведем об эпохе, когда пост премьер-министра занимал лорд Мельбурн[75], а железные дороги были в новинку, – все, кто живал в поместье Холвердин, когда хозяйкой там была леди Беатрис, очень жалели, что привидение выбрало себе столь роскошную комнату – одну из самых просторных в доме и едва ли не одну из самых лучших. Панели на стенах там были из кедра, а сама комната располагалась в стариннейшем, еще при Стюартах[76] построенном крыле, где размещались также зал, библиотека и летняя гостиная. Сама кедровая спальня была известна и под другим названием – «спальня окнами в сад».

Крыло это находилось на одном уровне со старым садом, прелестнейшим в Йоркшире – так, по крайней мере, отозвалась о нем Беатрис Холвердин, в качестве новобрачной прибыв в северные владения мужа, которого избрала себе сама. Вероятно, саду должно сравняться два столетия, чтобы он достиг совершенной красоты. Этот конкретный сад разбили еще во времена Бэкона; сохраняя многие причудливые элементы своей эпохи, он был лишен, однако, куда более фантастических элементов, относящихся к культуре чаепитий на свежем воздухе, само упоминание о коих в знаменитом трактате способно убедить всякого здравомыслящего человека в том, что если Бэкон вполне мог писать шекспировские пьесы, то Шекспир ни за что не сочинил бы бэконовского трактата. А почему? А потому, что тот, чья легчайшая строка предлагает воображению дивные картины Аркадии, никогда не допустил бы этих тяжеловесных арок над колоннами, сработанными плотниками и увенчанными башенками, в которых помещаются птичьи клетки. Не допустил бы он также в своем идеальном английском саду и «дисков из цветного или позолоченного стекла, чтоб горели на солнце»[77].

В те первые дни счастливой любви, освященной Церковью, Беатрис была склонна называть свой сад Эдемом, но семь лет бездетного супружества умерили ее восторги, да и сами милорд и миледи уже не походили на мильтоновских Адама и Еву. Среди соседей-помещиков распространилось мнение, будто милорд более печется о здоровье своих гончих, чем о счастье жены, и что вспышка какой-нибудь болезни на псарне огорчила бы его сильнее, нежели перспектива туберкулеза у спутницы жизни.

Есть мужчины, для которых любовь что лихорадка; есть любовники, которым ничего не стоит вскочить на коня и умчаться от возлюбленной, а если